Я пришел домой лишь к вечеру. Сильно устав от работы, я присел на стул и с трудом снял свои запыленные серые сапоги. С зала лился электрический свет и слышался говор телевизора. Едва я скинул с себя синюю куртку, на мне с радостными криками, повисла Катарина. Моя 118-летняя дочка.

— Папа, ну наконец ты вернулся! — радостно прощебетала она своим нежным голосом, прижимаясь теплым лицом к моему усталому лику. — А то я уже начала волноваться.

— Да, вернулся. А ты что соскучилась?! — игриво проговорил я, и легонько дернул её за носик.

— Конечно! — сверкнула улыбкой она.

— Ах ты моя сладенькая красотка! — обнял я Катарину. — Я так сегодня устал... Ты не приготовила что-нибудь поесть?

— Яичницу с луком... — тихо пробурчала Катарина, сразу виновато потупив глазки.

Девушка боялась, что я стану критиковать её за то, что она каждый вечер только и делает, что готовит яичницу — иного моя дочь ещё не умеет. Я загляделся на свою виноватую девчонку и, в душе у меня всё ахнуло — как же она была похожа на свою мать Джоди!

Высокая, с пухлым бледным личиком, с большими сапфирными глазами (наивно сверкающими из-под крыльев дугообразных бровей), невеликим прямым носиком и тонкими алыми губками — всё в моей красавице напоминало её мать! О, как, блестят радостным светом её эти выразительные глаза, словно глаза Джоди! Как же обаятельна её улыбка, с ровным рядом белоснежных зубов! Но особенно волосы, эти длинные темно-русые волосы Катарины, которые спадали ей на плечи, грудь и спину, напоминали мне о трагически погибшей супруге.

— Моя умница, — лишь сказал я и, запустив ладонь в её волосы, поцеловал дочь в лоб.

Она продолжала виновато улыбаться.

— Ну, я пойду, помою руки, а ты накладывай на стол! — шутливо проговорил я, весело косясь на неё.

Девчонка с радостью побежала на кухню.

Я же, вошел в ванную комнату, запер дверь и встал над унитазом. Расстегнув ширинку синих джинсов, я, расслабившись, стал посылать в него мощные горячие струи мочи. Вскоре, сполна облегчившись, я смыл её, закатал рукава и, открыв кран начал мыть руки — лишь после этой обязательной процедуры я снова вернулся в зал.

Катарина уже поставила на круглый стол большую тарелку с желто-зеленым омлетом.

— О, как вкусно, — облизнулся я. — Спасибо тебе, зайка...

Катарина, сияя светлой улыбкой, с искренней нежностью смотрела на меня. Её бледные щёки слегка впали в краску — она всегда краснела от моих комплиментов.

Сегодня она была в темно-синей футболке с длинными рукавами и в серых коротеньких шортах. Её длинные стройные ноги были соблазнительно зачехлены в прозрачные темные гольфы.

«Все же какая она у меня красавица!" — с искренним восхищением подумал я и уселся за стол.

— Пап, тебе больше ничего не нужно? — заботливо спросила Катарина, когда я, отпив теплый, горячий чай, заваренный ею, уже взял хлеб и вилку, готовый приступить к омлету, ибо ничего для меня в этот момент не было столь желанно, как он.

— Нет, больше ничего не надо, милая... — ласково проговорил я и набросился на омлет.

Он оказался как всегда вкусным — мягкий и теплый он словно таял во рту!

«Ах, Кати, если бы ты умела и ещё что-нибудь готовить столь же хорошо!" — только подумал я.

Катарина же уставилась пытливым взглядом. Заметив это, я удовлетворено кивнул, показывая, что она опять его хорошо сделала.

— Ты во сколько сегодня пришла с работы домой? — привычно спросил я дочь, которая по будням подрабатывала в магазине тёти Лины.

— В пять часов... — весело пробубнила она, польщенная моим одобрением.

— Бедная девочка... — игриво проговорил я, понимая, что дочь проработала на целый час больше.

— Мне ещё нужно дописать курсовую...

— Ну, пиши. Ты же у меня умная девчонка.

Она уселась за небольшой столик в зале и уткнулась «в науку». Я же, жуя омлет, взглянул на телевизор — там шли новости, которые вела весьма симпатичная грудастая дикторша.

Временами я заглядывался и на Катарину, умиляясь серьезным задумчивым видом девушки, коя видимо, решала какую-то задачу. Её взгляд был сосредоточен, а приоткрытые алые маковки губ непринужденно ласкали кончик простого карандаша.

Я смотрел, как этот карандашик медленно ходит туда-сюда в ротике задумавшейся Катарины, и почувствовал, что у меня встал — я возбудился! Мне невольно вспомнился божественный рот Джоди, которая, дико и умело часто отсасывала мне, принося этим райское блаженство! Теперь Катарина, сама не замечая того, как бы сосала свой карандаш!

Головка потвердевшего члена мигом уперлась в тугие джинсы — мне стало немного больно, отчего я даже слегка сконфузился за столом.

«У меня так долго не было секса, что я уже начинаю возбуждаться на свою дочь!" — вспыхнула в голове мысль.

Мне стало стыдно, но я подумал, что всё же моя дочь это словно юная Джоди, которой я не изменял со шлюхами даже сейчас, спустя два года после её смерти, а значит иметь влечение к Катарине, не так уж грешно.

«Да, ещё она так невинна и прелестна, — думал я, глядя на девчонку, жадно проглатывая остатки омлета. — Что наоборот грех не любить её... Не желать её...»

Однако, я боялся мыслить о том, что бы подумала Джоди, если бы увидела, как я со стоячим членом смотрю на нашу красотку?!

«Тебя нет, Джоди, но я люблю тебя и сейчас... — всё размышлял я. — Но я хочу и секса... Как долго же я не занимался сексом!»

Я, с неким мучением перевел взгляд от Катарины на телевизор, но, уже в следующий миг представил, как между ног мне отсасывает сексапильная дикторша!

«Конечно, я бы наверно мог бы свести к близости тётю Лину, — подумал я о пухлой темноволосой владелице магазина. — Но, боюсь, если я намекну ей об этом, она обидеться, да и уволит Кати... Ах, какие же у неё большие сиськи и широченный зад! Не смотря на сорокалетний возраст, она ещё лакомая женщина!»

Я томно вздохнул.

— Пап, ты сегодня очень устал? — видимо услышав мой вздох, оторвавшись от своей курсовой, спросила Катарина. — Хочешь прилечь на диван?

Слегка вздрогнув от неожиданности, я, умиленно взглянув на неё, промолвил:

— Да, я хотел бы чуть-чуть отдохнуть...

— Я уже почти всё решила, сейчас только быстренько запишу, и постелю тебе...

— Спасибо, милая Кати...

Действительно, она, в один миг всё закончила, сложила в сумку и принялась обустраивать мне диван, который стоял тоже здесь в зале, перед телевизором. Она накрыла его мягким светло-коричневым покрывалом (с едва различимыми белесыми контурами свастических узоров) и положила большие белые подушки.

Я, поднявшись из-за стола, с благодарностью погладил её не менее мягкую голову и распластался на диване. Вскоре, дочь уже по привычке прижималась к моему боку.

Мы любили вместе лежать на диване и молча смотреть телевизор. Очень часто её теплое тело и мерное дыхание меня убаюкивало, и я незаметно впадал в безмятежную власть сна. После этого, дочь, обычно выключала телевизор, накрывала меня сверху покрывалом и тихо пристраивалась рядом. Мы с Джоди, почти всегда допускали её в нашу постель. Ныне же, она спит только со мной.

Однако сейчас, смотря в ТВ, в котором, после вечерних новостей пошла обычная криминальная муть, я, чувствуя горячее дыхание своей девчонки, впервые не умиротворялся, а ощущал в себе всё прибывающие приливы возбуждения! Чувствуя дыхание её теплого красивого рта, да прекрасно помня, как он ненавязчиво сосал карандаш, я видел, как мой член уже вызывающе выгнулся в джинсах!

В тот же миг я испуганно покосился на дочь — нет, Катарина положив мне голову на плечо, с приоткрытыми устами, но полузакрытыми глазками, ничего не заметив, смотрела в телик. По ней было видно, что и она была довольно притомлена уходящим днем.

Стараясь излишне не шуметь, я прикрыл свой выступивший холм новостной газетой, но, и спустя некоторое время, все равно чувствовал, что возбуждение не проходило.

Прибывая в неловком смущении, я уже хотел впервые оттеснить от себя полусонную дочь, но тут же ощутил, что не хочу этого! Более того, я не хотел, чтобы она вот так просто сейчас уснула!

— Кати, — ласково произнес я её имя, легонько толкнув девушку в бок. — Не расскажешь папе, как у тебя дела в институте?

Синие глаза Катарины, уже было почти закрывшиеся, вновь блеснули искорками и радостно взглянули на меня.

— Всё хорошо пап, — пропела она мягким голосом, который казался ещё обворожительнее из-за сонливости. — Только вот Тоби так и пристает...

— Ну, раз пристает, значит, ты нравишься этому юноше, — улыбнулся я и ободряюще погладил её по волосам, приятным на ощупь как шелк.

— Но он то мне нет! — надув цветочные губы, недовольно буркнула Катарина, снова уставившись в экран телевизора.

Весь начинавшийся сон, казалось, покинул теперь её навсегда.

— Ну ничего, ничего, — утешающим тоном произнес я, довольно улыбнувшись сему. — Всё будет хорошо, Кати...

Я гладил её по голове так мягко, нежно и продолжительно, что любая бы собачка на её месте давно описалась бы от удовольствия, но Катарина лишь слегка стала успокаиваться от не слишком приятных воспоминаний о сокурснике. Я же, возбуждался всё сильнее — мне вдруг захотелось гладить не только голову, но и всё её нежное тело с уже хорошо заметными холмиками молоденьких сисек!

От этого желания, газета на моих брюках так выпучилась, что стала своеобразной пирамидой Хеопса! И, вместе с этим, как специально, по криминальному фильму по ТВ началась сцена насилия: какой-то маньяк, догнав в пустынной подворотне одинокую сексапильную дамочку, во всю прыть бешено трахал её «по-собачьи»! Он рычал как зверь, а девка, так отчаянно стонала, что мой член возбудился уже до такого предела, что если бы я лежал на животе, то наверняка бы обделался в собственные штаны! А так, я испытывал довольно странную пытку — словно член подвесили на какой-то невиданный крюк, и не давали кончать!

От захлестывающего возбуждения, я даже не сразу сообразил, что и

Катарина тоже ведь видит это насилие! А когда сообразил, то уже

передумал переключать канал.

«Как будто без меня она не видит такие фильмы... — подумал я. — По ТВ практически каждый час кто-то кого-то имеет, хоть с насилием, хоть без... Это только я вот уже никого не имею два года, после смерти Джоди...»

При мысли о погибшей жене мне немного взгрустнулось, а тип на экране продолжал вовсю дрючить девку, которой, казалось, только и нравилось это совершаемое им «насилие».

Я отвел взгляд от экрана и взглянул на Катарину что бы понять по её лицу, с какими эмоциями дочь следит за этим соитием взрослых в эфире. И, был удивлен — она была спокойна — может только её большие, красивые глаза немного ярче заблистали от огоньков электрического света.

— Пап, — тихо проговорила Катарина, вдруг посмотрев на меня (я аж вздрогнул, словно был тем типом с экрана, коего застали врасплох!) — Тебе не кажется, что этой женщине довольно приятно?

— Кажется, Кати, кажется, — честно признался я, с замершим сердцем глядя в её вопрошающий взгляд ярко-синих глаз с красивыми стрелками ресничек.

Катарина озорно улыбнулась, и, оглянувшись на ТВ, (где те, двое уже глухо охали во взаимном оргиастическом экстазе!) вновь спросила:

— Неужели прям до самого оргазма?

— Наверно, — смущенно пробурчал я, всё же беря пульт и отключая ТВ. — И ему приятно и ей... Да, она вначале вроде бы вырывалась, но в конце отдалась ему...

Катарина приподняла голову и, задумчиво уставившись на меня, положила свою светлую ладонь на мою грудь — грудь, в которой уже давно гулко стучало сердце. Её улыбка, вызванная моим мнением сексуального насилия, ещё не сходила с её уст.

— Папа, — лукаво блеснув прекрасными глазами, обратилась она ко мне. — А почему ты никогда не делал мне такое приятное?

Я снова вздрогнул от неожиданности! От её вопроса моя «пирамида Хеопса», уже вроде начавшая оседать, опять моментально вытянулась в высь!

— Ну... Катарина... — сразу замялся я, стесняясь смотреть дочери в глаза, словно не я был старше, а она. — Потому, что это между родственниками противоестественно...

Тогда, моя девчонка, продолжая хитро улыбаться, тихонько спросила:

— Разве для такой красотки как я, бывает что-то противоестественно?

От сего вопроса в моем горле уже всплыл грубый ком, а тело оросилось росою пота! Моя «клубника» полового члена грозно взбухла и, мне стало казаться, что она сейчас вот-вот рассечет ширинку на джинсах, пробьет газету, и во всей красе появится перед столь хитрой девушкой!

— Думаю, нет, Кати... — выдавил я из себя.

— Тогда, папа, — уже необычайно ласково проговорила Катарина, ложась на мою грудь и томно «стреляя» мне прямо в глаза. — Я бы хотела, что бы ты пощекотал меня своей пиписькой...

Тяжело вдохнув ноздрями воздух, я повел головой в сторону, ибо возбуждение уже просто душило меня! Чувствуя, на себе трепещущее тело дочери (в особенности сдавленные на моей широкой груди бугорки её сисек!), я чуть было кончил: бедро девчонки, задев газету, лишь чудом не зацепило моего взбудораженного «вулкана»!

Однако, не смотря на обрушивающийся шквал сексуального возбуждения (вызванного почти двухлетним половым голодом!), я всё же нашел в себе мужество побороть в себе некоторую растерянность.

«Что это ты, отец?! — мысленно спросил я себя, смотря в нежно мерцающие синие «озера» дочери, безмолвно просящей интима. — Ты же сам говорил себе о том, что о сексе лично уведомишь дочь, пока её не «уведомили» из подворотни ублюдки?! Ведь говорил?! Говорил. Ну, так, что тогда робеешь — действуй, ведь она просит тебя об этом! Неужели, ты сможешь отказать этим прелестным глазам, с такой преданностью смотрящим на тебя?! Неужели ты откажешь этой юной наяде?! Неужели не сделаешь ей ТО ПРИЯТНОЕ?!»

И, в ответ этим, бешено несущимся в голове вопросам, я, (стараясь не думать о том, что бы сказала Джоди) с любовью глядя в глаза дочери, ответил ей:

— Хорошо, Кати. Я пощекочу тебя пиписькой...

Услышав положительный ответ, девушка тут же, нетерпеливо сверкнув глазками, ярко расплылась в счастливой улыбке.

Я же, наконец, перешел к действию: мягко отстранив от себя Катарину, я приподнял спину и отбросил с джинсов газету. Дочь, увидев мою добротную горку, сразу широко вспучила «лупы», обалдев

оттого, что писька УЖЕ готова к «приятному»!

— Кати, дочка, — обратился я к замершей в восхищении девчонке. — Сейчас ты будешь медленно выполнять то, что я буду тебе говорить. Таковы правила игры. Так вот, прошу тебя, сначала расстегни пуговицу на джинсах и ширинке, а затем спусти трусики, что бы открыть мою пи-пи... Давай, девочка, давай, моя хорошая...

Смущенно улыбаясь, она послушно подползла к моим брюкам, и, ловкими умелыми пальчиками расстегнула пуговицу джинсов, после чего сразу потянула за бронзовый замочек ширинки.

Я, закрыв на мгновенье глаза, тихонько охнул — мне вновь показалось, что своими костяшками Катарина, расстегивая джинсы, задела неистовую плоть разбухшей головки! Однако, уже через минуту, высвободившись от верхней одежды, мой орган хоть и натянул трусики, но почувствовал себя гораздо свободнее!

«Моя избавительница... — подумал я с облегчением, благодарно взирая на дочь, коя, сильно смутилась, не ожидав, что у меня довольно крупный «калибр»!

— Теперь, моя красавица, сними с меня трусики, — проговорил я, и приободрил её любимым прозвищем. — Моя хорошая зайка, лапушка...

Катарина, уже заметно волнуясь, схватила у основания моих бедер трусики и стала тянуть их вниз. Я, помогая ей в этом, ловко приподнял свой таз, и... едва моя девчонка стянула их до нижней части аппетитно розовых яиц, как гибкий ствол моего толстого члена обнажился перед нею во всей своей кривоватой красе!

Девушка, впервые так близко увидев его, неловко улыбнулась, вспыхнула розовым румянцем и, бросив на меня несмелый кроткий взгляд, стыдливо отвела его в сторону.

— Не бойся, моя хорошая, — с улыбкой проговорил я, вдруг почувствовав себя настоящим мужчиной. — Мой членик не змейка — тебя не укусит. Давай сними-ка уже до конца джинсы и трусики.

Дочь, пылая пухлыми щеками, (не говоря ни слова, но и опасаясь смотреть мне между ног!) снова, будто юная служанка повиновалась мне, став дальше стягивать джинсы. Движениями своих ног я помог ей в этом и, вскоре, они уже лежали перед кроватью на полу. Спустя минуту, она также присоединила к ним и светлые трусики, стойко выдержавшие натиск сильной эрекции моего члена, на головке которого поблескивала давно выделившаяся росинка желания.

— Теперь, Катарина, — обратился я к дочери уже властным, уверенным тоном. — Возьми своей левой рукой мою письку и медленно-медленно води по ней пальчиками вверх-вниз, вверх-вниз.

Девчонка, превозмогая ужасное стеснение, повиновалась и сему приказу, впервые в жизни зажав ствол настоящего мужицкого органа!

— Ах... — невольно ахнул я, с приливом наслажденья ощущая все её нежные тонкие пальчики сизо-венозной плотью, будто это были пальцы не девушки, а шаловливой нимфы-дриады.

Сие наслаждение сразу разлилось по всему телу, успокаивая ревущий жар страсти томным штилем теплоты — впервые, за два с лишним года бесполезного простоя, мой член вновь оказался в женских руках! Да еще в каких руках — в нежных руках моей ангелоподобной дочери!

Краснощёкая Катарина, (прикрыв глаза, и раскрыв ротик) не спуская своего взгляда со схваченного члена, стала неторопливо массировать его горячую плоть, чувствуя на ней каждую вену с ритмично пульсирующей кровью!

— Ах-ах... — опять непроизвольно выдохнул я, с каждым движением её руки инстинктивно «вспоминая» былые сексуальные удовольствия.

И, как раньше, я отдавал свой жезл любви Джоди, так и сейчас я отдавал его такой же красивой дочери. Я отдавал его ей, полностью расслабившись на диване — прикрывая веки в сладкой истоме, да ахая от волн наслаждения.

Я чувствовал, как Катарина нежно дрочит мой член, и сквозь пелену ресниц видел, что и она нелегко дышит от возбуждения, о чем свидетельствовал не только ещё шире обнажившийся ротик, но и вздымающиеся ноздри на её прямом носике. Я быстро осознал, что моя дочь впервые испытывает такое сексуальное возбуждение, кое было уже давно естественно для её возраста и нормально для развития. И, вскоре, сие осознание того, что она — массируя мой толстый член, инстинктивно испытывает желание как настоящая взрослая женщина — меня прямо таки ещё сильнее, безумно возбудило!

Это возбуждение неистово требовало большее!

— Катарина, — обратился я к дочурке-дрочурке. — Ты умница... Теперь обхвати уже обеими руками мою письку, и делай тоже самое, но быстрее...

Бросив всё ещё стыдливый взгляд, Катарина, однако, улыбнувшись моей похвале (ведь впервые она сделала папе ещё что-то приятное кроме банального омлета!) сразу же схватила мой неистовый и второю рукой!

— Ах... ах... а-ааах! — уже откровенно застонал я, почувствовав целую палитру новых приятных ощущений.

Дочь, не умело, в разнобой дрочила член, и, сама того не зная, сим только разжигала мне удовольствие. Её верхняя рука доила его от середины до мокрой головки, а нижняя от середины до основания, невольно стукаясь об мои небольшие яички.

Слыша, что мне хорошо, она, помня наказ, увеличила темп, и, тоже слегка пыхтя от усердия, вскоре начала потеть как от возбуждения, так и труда, постепенно переходящего в азарт!

— А-а-ах! А-а-ах! — стонал я всё сильнее, просто купаясь в захлестывающих волнах блаженства, а Катарина, продолжала и продолжала ритмично надраивать мой половой орган.

Ахая во всю прыть, я, быстро ощутив под головкой тот раскаленный огонь, когда эрекция уже находится на грани с эякуляцией, невольно поднял глаза на свою лихую мастурбаторщицу! Её лицо уже полыхало во всю, а длинные волосы растрепались и даже кое-где взмокли у шеи. (Специально для еtаlеs.ru — .орг) С моей стороны эти шелковистые, светло-русые волосы дочери спадали больше на спину, а с другой, красиво свисали перед её лицом вниз, покачиваясь от каждого её движения.

Это вновь напомнило мне о Джоди, которая всегда занималась со мною сексом с распущенными длинными волосами, будто обезумевшая от страсти дикарка! И сие так возбуждающе ударило в мою голову, что я, будто разом потеряв разум, потянувшись к усердной доительнице... крепко заключил в свои объятия!

— Кати, ты божественна! — глядя на неё, в сердцах выкрикнул я, чувствуя, что её рука тоже обхватила мою спину. — Ты не знаешь, как ты божественна!

И, смотря в её круглое веснушчатое лицо с огромными глазами-озерами, я окунул одну руку в поток её мягких льющихся волос, и, бережно притянув к себе за затылок... поцеловал в томно раскрытые губки!

Я целовал Катарину со всей своей любовью, со всей своей страстью, которая накопилась во мне за эти годы! Целовал: трепетно сося её нижний пухленький лепесточек, играя горячим языком с её сладостным язычком, облизывая её зубы, десна, и жадно всасывая в себя божественный нектар её слюнок, смешивая их с обильно льющимися моими.

Я целовал девчонку и чувствовал её ответные неумелые действия, кои только подчинялись моими. Она подчинялась моему языку, а я дико лизал её божественную полость, вкушал язычок и, с головой растворялся в тумане безумной нежности, отравляющей приторной сладостью запретного плода, разрушенным табу, ибо я целовал всем желанием свою родную любимую дочку!

Катарина обдавала моё лицо горячим дыханием вздымающихся ноздрей курносого носика. Ощущая все мои соки во рту, она, видимо тоже дурманясь волнами удовольствия, отпустила палку моего члена, и уже полностью обняла меня за спину.

Я, чувствуя, как от поцелуя (первого поцелуя дочери с настоящим мужчиной, и не просто мужчиной, а отцом!) она просто тает в моих руках, ещё крепче обнял её и... не отрываясь от райских пухленьких губ, в страстном порыве повалил её под себя! Повалил так, что член мгновенно проехался по её бедру, ещё скрытому гладкой поверхностью шортиков!

Как безумный я продолжал страстно целовать Катарину, но уже инстинктивно трясь членом о её бедро. Я тонул в ротике своей девчонки, возбужденная кровь бешено носилась по всему моему телу и, ударяя по мозгам, всё сильнее одурманивала сознание.

В моих объятиях дочь казалась трепещущей лесной нимфой, в коей был источник бесконечного наслаждения — нимфой, чей сок я с жадностью пил с её нежных маковых уст и никак не мог им насытиться. С каждым мгновеньем поцелуя мне чудилось, что её губки тают в моих всё более наполняясь теплотой страсти. От их все время ускользающего воздушного вкуса, мне быстро стало казаться, что я будто нахожусь не на кровати, а где-то парю под потолком — парю от безудержного кайфа, несясь даже куда-то повыше!

И, через минуту, сознание полностью изменило мне, ибо член уже дико стенался на гладких шортах моей нимфы, моментально став её жалким рабом, просящим ласк такой юной замечательной плоти!

— Джоди... — еле оторвавшись от сладко-влажных чуть вспухших губ Катарины, тяжело прошептал я имя своей супруги. — Джоди...

Вдыхая раскаленный меж нами воздух, я просто обезумел от страсти, и в накатившей хмельной пелене мне уже казалось, что я целую не дочь, а вновь, как прежде, свою любимую женщину!

— Джоди... — как в бреду всё шептал я, чуть ли не плача от мук раскаленного члена. — Джоди... Моя любимая, Джоди...

И вновь сомкнулся с теплыми нежно тающими устами Катарины, снова взрывая мощную волну чувств, будоражившую плоть, и стремительным потоком уносящую сознание куда-то в летящую неизвестность!

Находясь в сих головокружительных вспышках фонтанирующего удовольствия, я, дабы не впасть в обморок, все-таки оторвался от маковок девчонки и как безумный припал губами уже к её тонкой фарфоровой шее: словно вампир, я, стал впиваться в её нежную бархатистую гладь, ощущая все прилипшие к ней в поту травинки

вольно спадающих волос.

Катарина лежала подомной и покорно принимала мои ласки: её лицо вовсю полыхало в красном зареве взбудораженной крови; влажные губы припухли будто при простуде; а прикрытые веки глаз взволнованно трепетали, едва высекая из-под ресниц мерцающие искорки впервые ведомой ею истомы. Оглушенная первыми в жизни долгими обжигающими поцелуями, она, широко раскрыв горячий рот, жадно вдыхала комнатный воздух, словно беспомощная юная русалка, выкинутая на берег к утехам зрелого похотливого сатира.

Любовно расцеловывая тонкую шею тяжело дышащей дочери, во мне вновь помутился рассудок. Мне вновь стало казаться, что я ласкаю губами Джоди — именно супругу я всегда целовал в шею — целовал перед тем... как войти в её неповторимое лоно!

От сего, резко ударившего жаром в лицо, почти инстинктивного

воспоминания, я сразу почувствовал как член (который наверно за все это время прогнал по своим сизым венам всю кровь моего организма!) сейчас просто разверзнется неудержимыми струями накопившегося эякулята! Чтобы не допустить этого так быстро, я сильнее налег на Катарину и сильно прижал его к её бедру — член сразу ощутил облегчение, но я вдруг осознал, что не будь на дочери шортов, его накаленная головка точно бы оросила её бедро моей жирненькой половою сметанкой.

Стиснув член, я, почти распластавшись на Катарине, с тихим чмоканьем продолжал смачно целовать её в шею, иногда тихонько касаясь её кончиком своего похотливого языка. Катарина, выпустив меня из объятий, лежала почти без движенья, но всё так же продолжала глубоко вдыхать воздух.

Так, в блаженной самозабвенности лаская губами её шею, я вдруг опять ощутил под собою какие-то выступившие бугорки, и, в следующее мгновенье с трепетом осознал, что это была грудь моей девчонки! Тогда, всё ещё не убирая левую ладонь с её затылка, я, прижав губы почти у самого её уха (чувствуя прохладные ласки шелка её волос), другою рукой медленно проник под материю футболки. И, нежно пройдясь ладонью по приятной глади её теплого живота, вскоре достиг небольших расплывчатых шариков её сисек.

— А... — наконец выпорхнуло томное гласное из алых губ Катарины, коя хоть так и лежала с открытым ртом, окончательно закрыла свои мерцающие глаза.

Я же, чувствуя рукой то одно, то другое желе её пробуждающейся груди, нежно замял её в легком эротическом массаже.

— А... а... а... — откровенней заохала моя юная прелестница, вновь, на мгновенье, раскрыв лучезарные очи.

Я быстро ощутил, как от ласк моих пальцев её сиси резко уплотнились, гордо выставив свои крошечные жемчужины сосков! И, сие половое возбуждение Катарины, её едва слышные бархатные стоны, снова взвели во мне дикое звериное желанье — ведь сама плоть — эта юная плоть моей девятнадцатилетней богини, просто взывала к тому, чтобы ею сейчас овладели и утолились сполна!

Патокой стонов и встопыренной грудью Катарина «звала» меня уже не как отца, а как мужчину, своего крепкого взрослого самца, которому она уже была готова инстинктивно отдаться!

Я, с емким содроганьем прочувствовав это всеми фибрами души, наконец отлип от её шеи, и, продолжая мять её левый холмик, отлег от неё. Она открыла глаза и, мягким лучистым взором любви (коей казалось стало ещё больше) взглянула на меня с всё той же робкой улыбкою, стесняясь собственного удовольствия.

Я же, мято улыбнувшись ей в ответ, на волне страшного желания принялся снимать с неё футболку — Катарина покорно подняла руки, и вскоре, она была отброшена на пол, присоединившись к моим брюкам и трусикам.

Прелестное обнаженное фарфоровое тело дочери открылось моему взору, возбуждающе вздув небольшие лимонки сисек, на коих бордовыми вишенками (в окружении такого же ореола) пошло топырились её мелкие сосочки. Ещё несколько лет назад, я без всякого вожделения много раз видел её голой, когда намыливал её в ванной или переодевал в чистые одежды. Видел и сейчас то, что она ещё была довольно неопытна. Однако, моя пробужденная плоть, имея двухлетний стаж сексуального голода, была явно готова удовлетвориться и сим плодом. Плодом расцветающей женщины.

Жадно глядя на мелкие бордовые соски Катарины, я уже обеими руками стал ласкать её грудь, сим, причиняя себе и ей новые волны пряного удовольствия. Нежась в ласках моих пальцев, она снова прикрыла глаза и тихонько, будто кошечка замурлыкала в наслаждении. Массируя её бледненькие зефиры, я, внимательно смотрел в её красное личико (с умножившейся россыпью веснушек, умиленно подергивающимися пушистыми ресничками, да эротично приоткрытыми маковками-губками) и, с каждым мгновеньем наполнялся двойной дозой любви. Любви к ней как к дочери, и как к красивой молодой особи женского пола.

Животная любовь пересиливала меня, и, вскоре, склонившись над Катариной, я принялся медленно целовать её подрагивающую грудь.

— А-ах... а-ах... — вновь еле слышно застонала она, невольно разворачивая свою голову на большой белоснежной подушке, коя была обильно усеяна её растрепавшимися волосами.

Я же, всё с большим замираньем в груди, вкушал едва набухшие сосочки и, увлажняя их горячими слюнями, снова вдруг подумал о том, что точно так же, я когда-то ласкал упругие крупные сиськи её матери Джоди. Стремительно погружаясь в разверзнувшуюся пучину страстных воспоминаний, я стал ещё бойче лизать, теребить и сосать бледную «мелочь» Катарины.

— А-а-а-ах... а-а-ах! — звонче стала постанывать дочь и, обхватав мою склоненную к ней голову руками, томно заерзала на постели.

Я же, словно желая вызывать у неё грудное молоко, всё всасывался и всасывался в её «ягодки» и... воспаленное возбуждение, смешавшись с грогом жарких воспоминаний, в очередной раз «опустило» мой разум!

Словно безумный, находясь в каком-то дурмане, я впивался то в одну, то в иную сисичку Катарины, судорожно поглощал ртом затвердевшие сосочки и облизывал-облизывал-облизывал их горячо текущим языком!

— А-а-а-аа-ах! Па-па! — глубоко охнула дочь, сильнее сжав мою голову, будто пытаясь найти в ней опору от захлестывающих вихрей сексуального возбуждения.

— Джоди... — глухо отозвался я, и, ещё раз смачно чмокнув одну из её обслюнявленных сисек, вновь потянулся к её губам.

Едва оторвавшись от гуди Катарины, мой горячий рот снова почувствовал слюнявое таянье её пухлых маковок, твердые стенки зубок, волнистую гряду десен и горячую пастилу её язычка! Меня вновь словно унесло в бездну наслаждения! Я будто стал воздушным! Я полностью растворился в поцелуе с Катариной, впитывая всю сладость её рта, нежность прикосновений её носика, и всю теплоту её тяжелого дыхания!

И в сей момент, вновь оказавшись на вершине головокружительной эйфории, я как никогда четко почувствовал всю тяжесть накопившейся страсти — страсти, которая всё же ударила мне в голову ошеломительной силой выстрелившего шампанского!

— Джоди! — еле оторвавшись от губ Катарины, истошно выпалил я, находясь в каком-то безумстве. — Джоди! Моя Джоди!

И, будто одержимый бесом, повинуясь лишь сильному неистовому желанию полового члена (адски истосковавшемуся по женской плоти!), я отпрянул от дочери и... лихорадочно стал стягивать с неё серые шорты!

Катарина обомлела, со страхом в глазах следя за моими действиями, однако, я, уже полностью захваченный страстью, быстро избавив её от шортиков, также стянул с неё и белые трусики, оставив её лишь в темных гольфах! На мгновенье я остановился — мой дикий взор упал на пах Катарины, который был покрыт не столь густой, но более светлой волосяной порослью. Но, сие было лишь мгновеньем! Уже в следующий миг я резко раздвинул ей ноги и полностью лег на неё, инстинктивно ища кипящей головкой члена её нижние половые губки!

— Джоди! — уже с хрипом выкрикнул я, глядя в испуганное лицо Катарины.

И, крепко сжимая рукой давно накаленный ствол полового члена, вонзил его меж её ног!

— Ай! — вскрикнула моя бедная девчонка, исказившись от неожиданно резкой боли, и — с ужасом стиснув мое тело руками — взмолилась, чуть ли не готовясь разрыдаться навзрыд. — Нет! Папа! Не надо! Пожалуйста, нет!

Впервые, за прошедшие пару лет, почувствовав головкой лепестки юных женских половых губ я (ничего не видя и нечего не слыша кроме зова своего любовного жезла, да сильной пульсации в висках!), уже обеими руками прижал дочь за плечи к дивану и, совершил первый толчок.

— Ай! — ещё громче вскрикнула Катарина, безуспешно пытаясь оттеснить меня от себя.

Я, ощутив то, что жгущий кончик головки уперся меж её губ обо что-то гибкое и эластичное, подался чуть назад и сделал второй более сильный толчок, от коего — мой член всё же прорвал девственную плеву и сразу вошел в такое приятное влажное влагалище!

— Аааай! — ощутив меж ног новую острую боль, уже отчаянно взвизгнула Катарина и, в следующий миг захлебнулась в слезах.

— Дж-ооо-диии! — протяжно протянул я в ответ, окончательно теряя голову от возвратившегося чувства необычайно приятной среды — уютной среды теплого женского лона.

И, словно весь намагниченный ею, в ту же секунду энергично заработал половым «орудием» меж ног дочери, с каждый движеньем стремительно наращивая темп!

Выпуская капли слез из глаз небесного цвета, Катарина, словно пойманный лесной зверек, бессильно стеналась под моим телом — она кричала, визжала, судорожно впивалась пальцами в бока и отчаянно царапала спину. Однако, я, будто ослепленный любовным безумием кролик, (сношающийся с молоденькой симпатичной крольчихой!) продолжал ритмично бороздить её юное лоно.

Мой разгоряченный кривой член, покрытый буйными лозами выпирающих вен, лишь наполовину входил в её пещерку вагины. Его разбухшая словно шар горячая головка тесно упиралась в её влажные теплые стенки и, с каждым толчком доставляла юной прелестнице болезненные ощущения. Я хорошо чувствовал, как по ней течет горячая кровь разорванной девственной плевы, и мне даже слышалось, как она емко хлюпает под моими наскоками. Но, вместо того, чтобы остановить сношение с дочерью и этим прекратить причинять ей болезненные ощущения, я лишь сильнее принялся тискать её между ног, невероятно возбужденный сим ощущеньем её крови на своем орудии любви!

— А-а-а-ай! — визжала подомной Катарина, продолжая рыдать и бессильно стенатся.

Утопив своё лицо в её раскиданных на подушке взмокших волосах, я

отчетливо слышал её стоны и плачь, однако, ничего уже не мог сделать со своей вырвавшейся страстью! Тяжело дыша от возбуждения, я продолжал всаживать крупный член в её влагалище, и с каждым толчком высекал из юных губ моей девчонки новые стоны и всхлипывания, кои причудливо сливались со скрипеньем дивана.

Ритмично тиская под собою дочь вместе с ложем, я чувствовал пряный запах её пота, и ощущал, что и моя рубаха от такого усердия

тоже насквозь промокла!

Мокрые волосы Катарины... Запах её кожи... Её звонкие стоны, нежный плачь, да окровавленное жаркое лоно... Всё это, в конце концов, смешалось в моей кипящей возбужденной крови, закружилось в какой-то безумной вакханалии, ещё раз стукнуло в голову, тут же отдалось в моих небольших вспотевших яичках и, неудержимой лавиной понеслось в моё неистовое орудие!

— Джоди!!! — самовольно вырвался из моей груди последний, но самый сладострастный вопль.

И, больше не в силах терпеть любовную муку вечера, я, резко выгнувшись, разрядился буйными потоками спермы в небольшое, но божественное лоно Катарины! Насквозь пронзенный высшим оргиастическим наслаждением, я с каждой выпрыснутой порцией жидкости (коя смешивалась с кровью и соками дочери!), наконец то ощутил сладостные наплывы огромного удовлетворения, незримой негой окатившей меня всего с головы до ног.

Сполна отдаваясь ей, я (ещё рефлекторно выплескивая остатки дорогой спермы) опьяневшим от оргазма взором посмотрел в лицо трахнутой девчонки. Катарина, с невероятно бордовым опухшим личиком и глазами полными слез, ещё со страхом смотрела на меня и продолжала всхлипывать. Её цветочные губы были сжаты и нервно поддергивались. Я заметил, что и её тело тоже дрожит, но не понимал то ли от пережитого стресса, то ли от боли.

Через минуту, чувствуя потрясающую опустошенность, я бессильно опустил голову и стал переводить свой дух. Моё лицо вновь погрузилось в мокрые густые волосы дочери, и я, нежась в их ласковых щекотаньях, постепенно унимал в себе не на шутку разгулявшуюся кровь. Я слышал лишь свое тяжелое дыхание и продолжающиеся всхлипывания Катарины.

Так, пролежав на тихо подрагивающей дочери какое-то время, я, по мере того, как тело остывало от совершенного соития, вдруг начал чувствовать подступающий к горлу ужас!

«Господи! — молнией вспыхнула в моей голове мысль. — Я всё же отимел собственную дочь! Мою Кати! Но я же хотел... Джоди! О, ужас! Что бы она сказала мне, если бы увидела это?! Единственным оправданием свершившегося безумия может быть только то, что я не хотел изменять ей даже после её смерти, но и без секса больше не мог... Вот я и разрядился в Кати, которая практически сама просила меня об интиме... В нашу дочь, Джоди, ведь она словно твое «продолжение!»

Будто в оправдание небесам, я мысленно повторял эту мысль, однако, все равно чувствовал, что был очень груб с Катариной, отимев её на диване будто не невинную девушку, а юную шлюшку!

— Кати, Катарина... — как можно ласковей зашептал я дочери, нежно поводя своей рукой по её пылающему мокрому лицу. — Прости меня, своего неразумного сорокалетнего отца. Я не хотел тебе делать больно. Просто я сильно люблю тебя, моя девочка... Моя сладкая, юная девочка... Прости, прости меня...

Искренне чувствуя свою вину, я горячо шептал слова извинения и легко целовал её заплаканные глаза, красные щечки и наливные губки. Утешая её (и себя), я, при этом очень осторожно вынул из её горячего орошенного лона ствол полового члена (который всё так и не желал увядать!) и, наконец, сполз с неё.

От моих мягких ласк и привычного спокойного тембра голоса, Катарина постепенно перестала всхлипывать и дергаться — она почувствовала, что я искренне просил у неё прощения за причиненную боль, кою она раньше и не могла ведать.

— Папа... — тихо прошептала она, даже пытаясь улыбнуться сквозь слезы. — Папочка...

Еще сильно потрясенная от произошедшего, дочь не смогла больше сказать и слова, но я ощутил, что она простила меня. Да, вот так просто, ещё не успев остыть от первого секса в своей жизни, она простила мою дикарскую грубость.

Тронутый сим до глубины души, я запустил руку под её спину и крепко прижал к своей груди.

— Ну, ничего, ничего любимая... — продолжил утешать её я, другой рукой гладя её по голове. — Для всех девушек это всегда больно вначале... Зато теперь ты стала совсем взрослой... Я, только из-за большой любви сегодня сам сделал тебя женщиной...

Катарина, излив остатки слез на мою рубашку, молчала. Тогда я,

чуть-чуть отстранив её от себя, попытался вновь заглянуть ей в глаза, но она, стыдливо опустила их.

— Кати, — нежно прошептал я, беря её за кругленький подбородок (насильно устремляя её лицо к своему). — Я люблю тебя, зайка. Я люблю тебя, и всегда буду любить.

Сие моментально подействовало на неё — взглянув на меня взором ответной любви, она в порыве нежных чувств обвила мою шею руками и положила голову на плечо.

— Я тоже люблю тебя, папа... — прошептала она уже обычным не плаксивым голосом.

Обнявшись, мы некоторое время так и сидели на диване, успокаиваясь от произошедшего секса.

Сейчас, когда огненный вихрь страсти улетучился из моего разума, а член поник словно вялый огурец, я вновь обнимал её как дочь, а не как сексуальный объект. На мне так и находилась сильно смятая рубаха, хорошо взмокшая от пота, и пахнущая только им. Дочка же, осталась лишь в своих гольфах, однако, запах её пота для меня был значительно приятен.

Отдыхая так, я заметил, что внутренние стороны бедер у моей девчонки были все в крови. Кроме того, даже на покрывале были видны пятна крови.

«Я всё же сам сделал Кати женщиной! — подумал я, не без гордости

смотря на сии следы уничтоженной мною девственности. — Так же, я когда-то впервые овладел и её матерью...»

Чувствуя себя настоящим мужчиной, сделавший обществу новую женщину, я всё же подумал о её гигиене — Катерине нужно было срочно принять душ.

— Кати, — проговорил я, снова беря её за подбородок. — Теперь нам надо сходить в душ. Я сам помою твое тело и смою кровь. Не пугайся её, она от разорванной мною девственной плевы — теперь ты у меня стала настоящей взрослой женщиной. Поэтому, как взрослая ты должна знать, что это кровотечение сейчас пройдет, (да и впредь его не будет), но все равно нужно сполоснуться под водой. Пойдем?

Катарина кивнула головой, полностью доверяя моим словам. Мне показалось, что, когда я её назвал взрослой женщиной, в её синих глазах отразился радостный отблеск — она хотела радоваться этому «посвящению», но видимо не думала, что оно произойдет так грубо и болезненно.

Мы встали с дивана и направились в ванную. Катарина пошла впереди, немного сутулясь и держась ладонями за пах — было видно, что она продолжает испытывать ужасную ноющую боль в изрядно расширенном моим членом влагалище. С внутренних сторон её бедер, мелкими красными паутинками всё сочилась юная кровь.

Я шел позади, почти не чувствуя ног (кои будто стали воздушными как это обычно бывало у меня после удачного секса с Джоди!), и с неким сочувствием глядел ей вслед. Моя дочь со стороны выглядела несчастной, изнасилованной девушкой, и это ощущение мне очень не

понравилось.

Войдя в ванную, включив душ, и начав устанавливать на кранах оптимальную теплоту воды, я украдкой взглянул на мою девчонку: не глядя на меня, она, растрепанная, обнаженная до голеней, понуро стояла возле ванны, продолжая держаться за кровоточащее место. Я заметил, что кровь из влагалища уже начала просачиваться через её пальцы, и сильно испугался этого.

«Идиот! — в сердцах выругал я себя. — А что, если ты своим толстым членом вообще порвал всё у неё там?!»

Стараясь не поддаваться панике, дабы не перекинуть её на девушку, я, настроив воду, мягко обратился к ней:

— Всё, Кати, теперь можно вставать под душ...

Катарина уже было подняла ногу, как я тут же заметил, что она ещё в своих гольфах!

— Постой, зайчонок! — воскликнул я. — На тебе ещё гольфы. Я сейчас сам сниму их с тебя, а потом можешь залазить в ванну...

Наклонившись к ней, словно взрослый паж молодой госпожи, я стянул с неё сначала один гольф, затем иной — при этом, Катарина, поднимая ноги, рукой опиралась на моё плечо, а я, в свою очередь, более отчетливо ощутил запах её кровоточащей «девственности».

Теплая вода обрушилась на дочь и заключила её в свои неуловимые приятные объятия. Её длинные волосы мгновенно взмокли и стали более темными. Под многочисленными водными нитями душа, она с наслаждением жмурила глаза и, навстречу им жадно открывала рот, снова напомнив сим сказочную русалку. Вода била по её белому телу, обнимала холмики сисек (кои казалось чуть увеличились за сей страстный вечер, будто и вправду она стала сейчас чуточку взрослее!), стекала по животу, бедрам, уже хорошим пышкам ягодиц, и, уносила с её стройных ног струи крови.

Мне показалось, что с каждым мгновеньем пребывания в душе, она вновь оживает, приходит в себя, и что вот-вот как когда-то, она с лукавым искрящимся взглядом попросит меня потереть мочалкой ей спину. Но, впервые моя девчонка ни о чем не просила — она просто отдавалась воде, и, казалось, ничего не замечала вокруг.

Я же, видя молочное девичье тело, которое хлестала вода, и коим недавно впервые возобладал, вновь почувствовал в себе всплеск возбуждения: расслабляющаяся после секса дочь, с видом, словно она тут одна, снова подсознательно манила к себе!

Чувствуя в венах полового члена новые впрыски горячей крови, я, недолго думая, снял с себя рубаху и тоже вошел в ванну.

— Катарина, девочка моя... — в приступе очередного безумия, страстно зашептал я, упав перед ней на колени и заключая в объятия её бедра. — Ты просто божественна! Ты также божественна, как и твоя мать Джоди! Своею красотой ты просто сводишь меня сума! Я снова хочу тебя, но не желаю причинять боли! Я хочу доставлять тебе только удовольствие, которое ты мне уже доставляешь собою!

И, с этими словами, не обращая на льющийся душевой ливень, я прильнул к паху моей девчонки и... поцеловал бордово-коричневые лепестки её половых губок, кои были ещё хорошо раскрыты с зияющей розовой пещеркой вагины!

— Ах... — непроизвольно ахнула Катарина, мгновенно ощутив нижними губками мои страстные губы.

Я же, пребывая на гребне возбуждения, крепко стиснув руками ей ягодицы, ещё сильнее прильнул к её паху и уже откровенно лизанул её «киску», сразу почувствовав на языке солоноватую кровь, смешенную со сладко-кисленькими вагинальными выделениями и пряным соком собственной спермы.

— А-а-а-хх... — выдала настоящий стон дочь, емко ощутив сквозь льющуюся воду нежную плоть моего языка — тот сладкий стон, который свидетельствовал не о боли, а открытии неведомого ранее удовольствия.

Я же, лакомясь пестрым вкусом юной вагины, поцеловал и светло-розовую горошину клитора, кою, тут же принялся мягко обсасывать губами.

— А-а-а-а-а... — под шелест падающей воды, издала ещё более сладостный вопль Катарина.

И, сраженная налетевшей бурей возбуждения, с подкосившимися ножками оперлась руками об мою голову, инстинктивно требуя усиления ласк. Подчиняясь сему безмолвному требованию дочери, я, обласкав клитор, ещё крепче сжал ягодицы и, вонзил язык меж её половых губок!

— Ааааа! — вскрикнула Катарина, сильнее обхватив мою голову, остро чувствуя, как мой слюнявый орган ласково захозяйничал в её приятном горячем влагалище.

Мой утонченный язык принес ей более мощное удовольствие, нежели грубый напористый половой член и, я — распаляясь не только её пряными соками, но и её сладкими вскриками, почувствовал, что он снова встал на «дыбы»!

Водя языком по эластичной глади влагалища, я опять ощутил дикое желание подмять Катарину под себя и вставить в неё своё обновленное орудие! Однако, на сей раз сдержал себя «в узде» разума, боясь причинить ей новую боль и этим разом сбить весь настрой, коим орально так заряжал её. Но, чувствуя, что член тоже нельзя оставлять в муках, я, продолжая буравить языком дочь, одною рукой стал надаивать его. Сие сразу принесло мне некое облегчение, и, мастурбируя, я ещё увереннее «затерзал» грот приятного лона — я стал так вытягивать в него язык, будто хотел им впитать не только обильно льющиеся соки секреции, но и остатки своей излитой спермы!

— Аааах! Ааааа! — всё красочнее занималась надо мной Катарина, стремительно пьянея в дивных волнах наслаждения.

Словно схваченное невидимой силой, её покрасневшее тело начало извиваться в непроизвольных движеньях. Холмики сисек (с потвердевшими на них бордовыми «ягодками») напряглись до предела. Из приоткрытых маковок губ (куда невольно проникали струи воды) вылетали плавные звонкие стоны, а в прикрытых от удовольствия глазках, едва виделся мокрый голубой блеск.

Каким-то звериным чутьем, я четко ощутил то, что Катарина приближается к своему первому оргазму, и это ощущение заставляло меня ещё сильнее лизать ей вагину, а вместе с этим энергичнее дергать свой член, который, казалось, уже был готов разорваться прямо в ладони!

— Ааааааааа! — издала самый пронзительный визг моя девчонка, когда я, вновь, судорожно впившись губами в клитор, вовсю заработал по нему языком. — Пап-ааааааа!

И в сей момент, вместе с этим первым оргиастическим визгом дочери, разом оглушившей шум душа, я почувствовал как она, перегнувшись чуть ли не пополам, просто впилась в мою голову и... непроизвольно задергала тазом в сладостных судорогах!

Сразу же вместе с этим я ощутил языком её новые кисло-сладкие выделения! Энергично массируя член, я отпрянул от её паха, и, прислонив голову к её мокрому животу, иною рукой обнял за спину.

— Аааах... Ааа-ххх... — ещё сладко стонала кончавшая Катарина, в свою очередь, удобно опершись руками об мои широкие плечи.

Оторвав свою руку от взбодренного члена, я выключил воду в душе, и взглянул на дочь снизу вверх: опьяненная от бурного оргазма, вся в мокрой паутине беспорядочно спутавшихся волос, она сильно дышала раскрыв наливные губки. Её глаза, ещё наполненные поволокой сладкого дурмана, были почти закрыты — лишь острые стрелки мокрых ресничек на веках чуть колыхались в трепетном вздрагивании.

Я снова прислонил голову к её телу, и, даже через её живот услышал эхо бешено стучавшего сердца, которому отвечал сильный набат моего, давно бьющего по вискам. Застыв в такой позе, мы с пару минут молчали — слушая только свои сердца, да обмениваясь возбужденным дыханием. Однако, вскоре, я, чувствуя, что и мне нужна очередная разрядка, отпрянул от дочери.

— Катарина, — ласково обратился я к ней, так и стоя перед нею на коленях с вытянутым во всю длину членом. — Дочка, тебе было сейчас хорошо?

— Да, папа... — ещё балдея от произошедшего, тихо отозвалась она, смущенно улыбнувшись пьяной улыбкой.

Испытывая головокружение, она невольно потянула руки к своему стонущему от наслаждения лону и, блеснула глазками, увидев то, что мое орудие снова желает иметь её! Она блеснула ими уже не как молодуха, видящая вкусное лакомство, а как женщина, лицезрящая жезл мужской любви!

Этот взгляд возбудил меня ещё больше, однако, я видел, что она, бережно трогая пальцами свой пах, еле стоит на ногах — казалось, от пережитого сладострастия она вот-вот потеряет сознание! Я тут же вспомнил, как Джоди теряла сознание от бурных оргазмов, до которых я щедро доводил её своим неистовым желанием, и... испугавшись, что и Катарина сейчас рухнет без чувств, тут же обратился к ней:

— Зайка, опустись на колени, отдохни.

Продолжая смущенно улыбаться, она, (так и косясь на мой член!) опустилась рядом. С беспредельной любовью смотря в её сверкающие воды больших прекрасных глаз, я ближе придвинулся к ней, запустил руки в спутанные мокрые волосы и, поцеловал её во влажные губки. Этот поцелуй оказался более мягким и искусным — Катарина инстинктивно подчиняясь ему, уже сама задавала «тон» своим язычком, сразу почувствовав в моем рту свои же выпрыснутые вагинальные соки. Ловко облизывая язычком мой язык, десна и зубы, она вдохновенно всасывала в себя сей священный нектар, являвшимся её первым оргиастическим выделеньем. Я же, вновь без остатка растворялся в этом поцелуе — моё тело словно плавилось от её настойчивых мягких губ, причудливо «превращаясь» в какой-то невесомый пар, который в ванне мог возникнуть лишь от горячего душа. Я только чувствовал свой непомерно возбужденный член (словно от всего меня остался он один!), прикосновение мокрого теплого тела дочери, да вкус её горячего язычка во рту. Бездушная гладкая поверхность стенок ванны лишь увеличивала поразительный контраст сих ощущений.

— Кати, — еле-еле оторвавшись от её губ, обратился я к девчонке, снова смотря в затуманившиеся от страсти глаза. — Я вижу, что сделал тебе приятное... Я ведь очень люблю тебя, дочка. И... теперь прошу тебя, сделать и мне приятно — снова приголубь мою пипиську...

Не прекращая сиять робкой улыбкой, Катарина, игриво взглянув на меня, довольно быстро схватила правой рукой ствол моего любовного органа и, начала его плавно массировать! Я так и ахнул: прикосновение мягкой руки дочери к моему жезлу, стало необычайно приятным облегчением мук зажженной в нем крови! Оно было словно прикосновение ангела, который решил избавить мучения грешника в самом греховном и слабом месте его праздной плоти!

Глядя на член с вытянутыми от усердия губами, Катарина умело дрочила его, «гоняя» венозную кожу от опухшей головки к яичкам и обратно. Я же, взирая на сии влажные уста своей девчонки, быстро почувствовав, что этой «шлифовки» уже явно недостаточно, легко отстранил её руку и встал над ней поднявшись на ноги.

С такого ракурса теперь я казался её повелителем, а она моей наложницей, покорно стоящей предо мною на коленях в белом овале ванны.

— Моя любимая Кати, — проговорил я, уже сам массируя половой член. — Теперь я буду говорить, что тебе делать. Ты ведь любишь папочку, да, зайка?

Она, подняв на меня небесные глаза, всё с той же застенчивой улыбкой, утвердительно кивнула головой.

Смотря в кроткое круглое личико дочери, которую сегодня сделал женщиной и впервые доставил сексуальное удовольствие, я, вновь ощутив пробудившийся вулкан страсти, чуть было снова не кинулся на неё — не кинулся, дабы ещё глубже засадить этой юной преемнице Джоди, и трахать-трахать-трахать её до любовного безумия! До оргиастической истерии, до душевного надрыва восторга!

Но опять смог удержать себя, и спросил её уже более серьезным, почти повелительным тоном:

— А любишь ли ты и его великую пипиську?!

Катарина, стыдливо пряча взгляд, снова кивнула.

— Тогда, слушай мое повеление! — проговорил я, властно глядя на неё. — Возьми в руку любимую пипиську и начни мягко целовать ей головку.

И так покрасневшая как рак девчонка, ещё более окрасившись от сего приказа, всё же взяла мой кривой член, и легко прикоснулась к его взбухшей головке в скромном поцелуе.

— Оххх... — выдохнул я, мгновенно покрывшись мурашками блаженства. — Давай, Кати... Целуй его... Целуй, моя милая...

Она вновь одарила мою «клубнику» поцелуем, и, не выпуская ствол члена, уже вдохновенно принялась расцеловывать этот жезл любви, будто голубя его за то, что он разорвал её плеву, проник внутрь и сделал женщиной.

От поступи паточных ощущений, я, чувствуя, настоящие буйство спермы в яйцах, сдавленным от напряжения голосом попросил:

— А теперь, Кати, проведи своим сладким язычком по стволу пиписьки, но не касайся головки...

Моя прекрасная мокрая дочь, быстро метнув на меня преданный взгляд, тут же высунула розовый язычок и повела им по твердой, но гладкой поверхности влажного члена.

— Иммм... — вырвался из меня стон от тепла её органа, лижущего мое достоинство словно леденец. — Умничка, продолжай... Продолжай, моя хорошая девочка...

Нежно растерзываемый сей оральной лаской, (от коей изрядно отвык!) я стал поощрительно гладить её по мокрым волосам и щекам.

Не смотря на то, что от ласкательного скольжения язычка моей лизуньи, мне вскоре захотелось воткнуть раскрывшуюся головку прямо

ей в рот, я... мужественно терпел сладострастную пытку, зная, что они мне тяжелы только потому, что в последний раз я испытывал их аж несколько лет тому назад. Испытывал от любимых губ, языка и глубокой глотки её сексуальной матери.

— Теперь, Катарина, — «официально» обратился я к ней, сдерживая в груди томные вздохи. — Теперь целуй мои яички, покусывай их, и при этом старайся массировать своими пальчиками...

Слушаясь меня, дочь, отстав от отвердевшего «кабачка», тут же взяла пальчиками мою небольшую лысоватую мошонку, и, прижалась к ней прелестными маковками. Мошонка была холодна и по сему, от прикосновения её теплых губ, мои яички в ней дернулись, блаженно потянувшись наверх.

— Иммм... Охххх... Охххх... — всё же застонал я в обрушившихся вспышках удовольствия, вновь ощущая, что моё сознание опять удаляется в какую-то неведомую высь.

А Катарина во всю целовала и целовала мошонку, и вскоре, даже с неким азартом принялась хищно покусывать её!

— Осторожнее, Кати... — вздыхал я, емко ощущая все её зубы на яйцах. — Кусай не сильно...

Чувствуя как зубы девчонки ласково «чешут» мои яички (при этом, неустанно стимулируя их своими пальчиками!), я тяжело охал от всё затягивающегося лассо возбуждения — именно так, когда-то меня «стимулировала» супруга, умело пробудив

один из миллионов сперматозоидов, в последствии оплодотворившего её яйцеклетку! И... в блаженном исступлении откинув назад свою голову, я, полностью отдавал мошонку во власть губ, зубов, языка и пальчиков той, которую и породил схожий процесс! (Вспыхнувшая в мозгах мысль — что теперь дочь, в свою благодарность за то, что появилась на свет, лобзает мои яйца, стимулируя новых потенциальных «братьев-сестричек" — стала просто сводить меня с ума!)

— Иммм... — балдел я, и, чувствуя, что достаточно, дал следующие указания. — Теперь Кати, возьми головку моей пиписьки себе в ротик за щёчку, и начини её осторожно посасывать и полизывать язычком...

Уже более ловко держа мой половой ствол, она, отстав от холодной мошонки, хоть и закрыла глаза, но смело погрузила мою «пылающую шишку» в свой горячий заслюнявленный рот! От сразу полыхнувшего ощущения необыкновенного тепла и влаги нежной полости, я моментально оцепенел в неге изнеможения, а... от первого прикосновения её язычка к кончику моего орудия, едва не хрюкнул от счастья!

— Ааааа... — лишь глухо вздохнул я, когда, язык моей девчонки нежно «приобнял» головку. — Ааааааа...

Прикрыв свои глаза (влажные реснички коих так мило трепетали!) Катарина, ощущая солоновато-пряный вкус прорывающейся сквозь крайнюю плоть спермы, мягко и искусно полизывала половую «клубники», взяв её за правую щеку будто конфету.

— Ааааах... Ааааххх... — сладостно вздыхал я, тоже опустив веки от мощных ударов хлесткого наслаждения, которое, через кончик члена, тут же расплывалось по всему моему телу.

Чудовищно натянув членом щеку девушки, я инстинктивно почувствовал, что в её рту ему комфортнее, чем в узком, ещё «неразработанном» влагалище, а от обжигающей змейки её язычка ощущал гораздо пестрое наслаждение, чем от скользких вагинальных мышц. Когда же, Катарина, горячо вдыхая и выдыхая воздух своими вздувающимися в возбуждении ноздрями, принялась уже откровенно посасывать член — у меня потемнело в глазах.

Чувствуя, что будто вся моя суть словно устремляется в её райский ротик, я, рефлекторно согнув подкосившиеся ноги, оперся руками об гладкую плитку кафеля и... задвинул ей член до половины! Т. е. задвинул сколько смог, ощутив как конец уперся в нёбо у самой её глотки!

Дочь, растерявшись всего на мгновенье, задышала ещё громче ноздрями, однако, с покорностью гейши ещё шире расширила рот, продолжая невольно лакомиться обильно текущими соками опухшего мужского орудия.

Чувствуя, что ствол полового члена вновь накалился по «самое некуда» и сейчас вот-вот разверзнется спермой, я, запустив вторую руку в мокрые волосы Катарины, обхватил её голову и, мягко прижимая её лицо к паху, стал совершать эректильные движения. Член, сладко почмокивая в её ротике, ещё более растянул её щеку — прикрыв реснички, Катарина, подчиняясь моим атакам, продолжала сосать его, начав издавать легкие мычания.

Это её мычанье... Смачное чмоканье во рту, и... очередной приступ высшего сладострастия снова охватил мою плоть!

— Аааа-аххх, доченька! Доченька! — в лихом порыве переполняющих чувств, чуть ли не плача от искр экстаза, закричал я.

Совсем втолкнув член в горячую глотку Катарины, я судорожно «пролился» в неё новыми струями неудержимой спермы! Эти струи (разом освободившие меня из очередной сладкой муки!) оказались столь бойки, что девчонка, с непривычки поперхнувшись ими, наконец, выпустила его, и сильно закашляла!

Хоть и приторможенный вторым оргазмом подряд, я участливо похлопал её по мокрой спине, с великим удовлетворением видя, как с её раскрытых уст со слюнями вытекают жирные потоки моей спермы — спермы, коей, я, на сей раз, помимо влагалища, любовно оросил её глотку.

— Всё хорошо, дочка? — спросил я Катарину, снова становясь перед ней на колени и ласково гладя её волосы.

Тяжело переводя дух, она, покрякивая, кивнула головой.

По её смотрящим на меня сияющим глазам, я понял, что ей действительно понравилось то, что произошло. Она была рада, что причинила мне удовольствие, я же был рад, что все-таки смог доставить его ей тоже.

— Любимая моя, моя Катарина, — с непроизвольным всплеском нежности зашептал я, трепетно обнимая её снова как дочь, а не как любовницу (хоть мой член, продолжая источать из себя остатки спермы, так и находился в боевом положении!). — Отныне ты мне как жена. Ты моя нареченная, а я твой нареченный. Я люблю тебя так сильно, как любил твою мать Джоди... Слышишь, я люблю тебя, Катарина...

— Я тоже люблю тебя, папа... — тихо, но горячо зашептала она мне на ушко, и, по тону её вздрогнувшего голоса я понял, что она говорит это искренне.

Остывая от произошедшего, мы так и стояли в ванне на коленях, абсолютно сокрушенные вихрем новой, более сильной любви. Мы обменивались теплотой наших тел, частым дыханием, и гулким биением сердец, ощущая в себе полный штиль невероятного удовлетворения.

После того, как мы остыли, мы возобновили прерванную оралом водную процедуру: снова включив дождик душа, мы со смехом стали намыливать друг друга мочалкой, стирая с себя первые «следы» нашего полового «крещения" — необычного телесного акта отца с красивой молодой дочерью.

Весело накупавшись, мы сразу же голышом (словно и впрямь супруги!) юркнули в нашу постель (конечно, я убрал свастическое покрывало с её пятнами крови, боясь, что оно напомнит ей о боли), в которой перед сном долго нежились, шепча друг другу искренние признания в любви, и бесконечно скрепляя их страстными поцелуями.

Катарина, вполне счастливая и удовлетворенная этим не легким для неё первым вечером плотской любви, заснула первая — заснула, как истинная дочь, сложив голову на моё плечо, но, впервые, уже как любовница, держа в своих пальчиках мой верно стоячий член.