День рождения в жизни женщины — это миллениум. И с каждым унесенным годом, он тускнеет, стареет и превращается в труху.

Накануне мне приснился он. Видела его так явственно: чувственные губы, яркая синева глаз, окаймленная черными штрихами ресниц, красивый римский нос и золото волос, раскиданных небрежно. Трогала кончиками пальцев лицо, и нежность сжималась внизу живота. Проснулась мокрой, и вопрос, где я буду отмечать день рождения, отпал сам собой.

В городе есть кафе, определенной категории, где ведутся светские беседы, заключаются договора, решаются споры. Вроде тихое и незаметное место, но шикарные иномарки по периметру окружают вход. Частый гость он там.

Обуреваемая зверским вожделением, преодолеть страсть не в силах, хотела его до дрожи и полного забвения приличий. Он прочно засел в моем сознании. Но где-то внутри меня сидела маленькая гадкая девочка. Контролировала и запрещала касаться заветных цифр на телефоне, как-то дать о себе знать и вылить всю тоску залпом, только услышав его голос в эфире.

Я сидела в окружении трех подруг и принимала поздравления в свою честь. Большие мониторы в зале показывали последние шедевры конструктивизма и эпатажа в моде, из колонок, неизвестно где расположенных, лились последние хиты Европы+. Пятница-разратница. Все были усталыми, выпившими и вальяжными. После нескольких выпитых бокалов вина, оживление выплеснулось из каждого столика в зал. Смех стал оживленнее, разговоры громче. По сути, никому не было ни до кого дела.

Я была одета во все черное — просто, изысканно и дорого. Цветовое однообразие моего туалета нарушалось только крохотными искрами другого цвета — браслета, часами и длинной цепочкой с крестом-кулоном. Уже не первой молодости, но все еще красивая, благодаря тому блеску, что придает телу женщины сочная зрелость. Жгучий интерес к жизни плескался в зеленых глазах, испещренных черными крапинками. В отношении себя я не лишена лести и самоиронии. Подружки мои хороши — красивые, породистые сучки. Стопка водки, сдобренная «селедками» под натуральными шубами, это ли не полет? И весь этот драйв в городе, который я люблю.

— Дорогая подружка! — Светка подняла бокал с вином, стукнув звучно кольцами о стекло. — Я хотела бы тебя поздравить с твоей третьей молодостью и прочесть стих в твою честь!

— Да, у тебя стихи рифмуются только в важные периоды жизни! Будь то развод, днюхи, или очередная дикая ебля, — ответила ей Маринка.

— Просимо!!!

Светка поправила челку, устремила взгляд вдаль, будто вспоминая рифмы, и начала:

— С днем рождения, Наташа!! Кукла ты и радость наша.

Хороша ты и стройна, и дородна и полна,

Ты по улице идешь, глаз с тебя не отведешь,

А на станции метро «ногу» мужику свело.

Познакомились с тобой в Вене (Австрии) зимой...

Длинный стих, практически ода моей жизни. Но закончила она словами:

— Пожелаю я тебе, будь веселой ты везде,

Будь красивой, озорной, бодрой, вечно молодой!

Бурные аплодисменты сорвала Светка. Я прослезилась. Ведь всегда чувствуешь себя неудобно, когда о тебе говорят хорошее — длинно и красиво. Мы чокнулись и выпили.

В общем, вечер протекал в благости и веселье. Только одна мысль омрачала сей праздник жизни; — увижу его сегодня? Она возвращалась постоянно, как десять заповедей в душу верующего, а по мере выпиваемых коктейлей, приобрела маниакальную значимость. Благо, никто не замечал переменчивости моего настроения. Как в песне у Высоцкого:

Он, то плакал, то смеялся, то щетинился, как еж,

Он над нами издевался, ну сумасшедший, что возьмешь.

Явления парикмахера официантам было молниеносным. Не успела оценить сей момент. В духе демонико-нуар. «Зал был ярко освещен, и тут она увидела его. «Боже мой!» — подумала она. А потом: «Ладно, выпивка у меня есть, отдохну перед обратной дорогой».

Он был с двумя друзьями и тремя девушками. Они пританцовывали вокруг мужчин, стуча острыми каблучками и молодостью, звеня бубенцами смеха, заглушая собою музыку, женщин, подобострастных официантов и даже барную стойку с горячительными напитками. Трое взрослых, воспитанных мужчин, спортивные, очень культурные, да и все у них в порядке; — хорошая высокооплачиваемая работа, бывшие жены, свои квартиры, но нет самой малости: любимых женщин рядом, водки и вина. Поэтому, пользуясь спортивной подготовкой, врожденной наглостью и вежливостью, все имели. Причем в любое время.

— Эдем... Недоступен. Воспользуйся запасным маршрутом, — слова повторялись в моей голове, как заезженная пластинка в старом патефоне.

Светом первого дня все замерло. Я смотрела на его губы, и только они существовали для меня. Четко ловила в кажущейся пустоте каждое слово, произнесенное им, как будто всю жизнь была немой и могла читать по губам. Явственно почувствовала его запах, который пролетел через весь зал жарким мистралем, вполз в ноздри и мертвой хваткой впился в моё сердце. Напряжение во мне нарастало, гудело высоковольтными проводами. В следующий миг у меня как будто выдернули позвоночник. Но благодаря профессиональной выдержке, вынесла этот удар. Кафе жило, дышало, пульсировало. Одна я замерла в бесконечности.

Занятый своими спутницами, посадкой и меню, он не успел окинуть взором зал, и я не попала в поле зрения. Во все глаза смотрела на него. Вспоминала каждый кусочек его тела; — вот слева на шее, за пенно-белым воротом рубашки родинка, далее спускаясь дорожкой поцелуев к груди, под соском шрам от операции.

— Воспоминания могут унести тебя слишком далеко, а сопли и слезы нам не нужны, — маленькая гадость внутри меня начала распускаться красным цветом, как сигнал стоп на светофоре, — посмотри на него, да красив, да сексуален, но рядом молодежь, куда тебе с ними тягаться?

Она знала свое дело и жала тапкой на тормоз, как горячий эстонский водила. Время текло, подруги куражились, я же невнятно отвечала что-то невпопад, глупо хихикала, претворяясь пьяненькой.

Официантка отошла от его столика, и он взглядом обвел зал. Увидел. Он настолько изумился, что подождал молнии, чтобы рассмотреть меня. Полоснуло и потухло. Его красивый рот исказила кривая усмешка, в синих глазах появилась железная воля, дьявольская смелость, непреклонная решимость. Он схватил сидящую рядом блондинку за плечи и начал что-то шептать ей на ушко, не спуская глаз с меня. Я закипала самоваром, но нагло смотрела в его глаза, в которых хотела остаться навсегда дерзкой, бесстыжей и чертовски сексуальной.

Вечер продолжался. Его показательные выступления с блондинкой, как щелчки стеком по моему истосковавшемуся телу, с каждым разом сильнее и глубже. Вырвать куски мяса, и достать до оголившихся костей.

Картина нашего финала явственно встала перед моими глазами, будто это было вчера.

Не все могут позволить себе дорогие излишества. Например, любовницу сразу и красивую и со скверным характером. Многие лишь мечтают о такой роскоши. Ему повезло со мной, но я допустила ошибку. Начала привязываться к нему, мои мысли и разговоры только о нем. Первые симптомы болезни были явно на лицо. День начинался с вопроса — как он там? Но чтобы выбить дурость из головы, тупо изменила ему. Как говорится: клин, клином вышибают. В последнюю нашу встречу, после дикого и необузданного секса, подошел ко мне, лежащей в истоме на кровати и сел на бедра. Наклонился близко-близко, взял рукой за шею, и с ехидцей в голосе спросил:

— Что ты делала на улице Красноармейской, 48 во вторник? — желваки заходили ходуном на его красивом лице.

— Ты за мной следил? — удивленно округлила глаза.

— Говори, быстро, — и больно сжал пальцами шею.

Я молчала и нагло смотрела в его наливающиеся свинцом глаза. Он наотмашь ударил меня. Вскочил, подошел к сумке, вывернул ее и забрал маленькую таблетку микрофона.

— Сергуне привет. Пошла вон.

Ретировалась я быстро, смахнув в сумку

ее содержимое, и тихо покинула квартиру. Он даже не оглянулся. Так и остался стоять спиной ко мне, смотря в белый квадрат окна.

Многие мужчины дуреют от женской неверности. Мужчина не способен бросить женщину, которая без него — может. На такую можно орать, придушить, но бросить нельзя. А он взял и бросил. Я звонила, он не отвечал. Хорошо, что я не пала до дежурств в подъезде, умоляющих писем, однако, одинокие слезы были в наличии. Видимо он хотел, чтобы я упала на колени. Признала себя виновной, вымаливала прощение, забегая вперед и заглядывая в глаза. Ему важно, чтобы его заставили снизойти. Полежать пеплом у его ног и возможно завтра, возможно в выходной он простит. А я все это время буду мучиться угрызениями совести. Признаться честно, я не думала, что он ко мне что-то испытывает. Так, очередная интрижка с замужней дамой, без обязательств и выноса мозга. Однако эта показательная казнь заставила призадуматься, так ли это на самом деле.

Потом я уехала, и вдали от дома выздоровела, иногда вспоминая о нем.

Но зимняя серость, отсутствие ярких красок и новых эффектных впечатлений сделали своё дело. Я все чаще возвращалась к тем временам, где мы были вместе. В наш утренний секс, когда мы сбегали со своих рабочих мест, чтобы нацеловаться в подъезде. Он залезал пальцами мне под юбку в лифте, и я слизывала свои соки с них кончиком языка, говоря:

— Какая вкусная у тебя девочка!

Он смеялся заливисто, как мальчишка, и шептал на ушко:

— И чертовски сексуальная штучка. Моя.

Мы врывались в его квартиру, я расстегивала ему брюки и начинала с минета, дразня язычком и разогревая его похоть. Раздевались мы уже в процессе секса. Но всегда было как в первый раз; — темпераментно, страстно, распутно и чувственно.

Я пыталась выплыть, как щепка из этого круговорота. Встречалась с новыми мужчинами, но всегда хотела видеть в них что-то от него. Не получалось. И в один прекрасный момент, поняла, что не могу без него. Меня никогда не бросали, я сама одним движением бровей уходила и не возвращалась.

По-разному рисовала и картины нашей встречи. Но одна неизменная величина была во всех многочисленных вариантах, вернее фраза: — знай, мышь, кого потерял. Это фраза меня успокаивала и ласкала слух.

И вот сижу напротив, он лапает свою блондинку, а я тупо злюсь на себя, на него, на подруг, на зиму и снег. Чувствую, как горечь заполняет меня, я готова разорваться и вылететь пулей, но все еще на режиме предохранения. Гнев медленно выходит из своей скорлупы, чтобы уничтожить меня. Ноги начинают мелко дрожать, а кончики пальцев не чувствуют боли, когда я впиваюсь в них ногтями.

— Сходи, умойся, — голос внутри меня набирает силу.

Я встаю и на подкашивающихся ногах, но с улыбкой на бледном лице прохожу мимо. Его губы от меня так близко.

Открываю дверь в туалет, прохожу, упираюсь руками в столешницу и смотрю на себя в зеркало. Никого нет, можно расслабиться. Отчаяние и гнев сделали свое дело. Лицо стало мертвенно-бледным, глаза ввалились и безжизненными озерами смотрят на меня. Улыбка сожаления, потери и рухнувшего призрачного счастья застыла, и казалось намертво впечаталась в мое лицо. Я закрыла глаза, чтобы расслабиться, найти в себе силы жить дальше, в конце концов, покинуть сие заведение своими ногами. Вот так тупо стояла и считала секунды, которые каплями вечности эхом отдавались в моей голове.

Дверь открылась, но я не открыла глаз. Почувствовала его запах и щелчок задвижки.

— Я ждала.

Он грубо схватил мои руки, завел за спину и приподнял вверх, причиняя боль. Промолчала, крепко сжала зубами губу и почувствовала привкус железа.

— Сука, как я хотел тебя. Выебать и растоптать.

Мне было все равно. Я снова была счастлива быть рядом, слышать его голос, вдыхать его запах, чувствовать его руки и губы на себе. Я была тряпкой.

— Делай, что хочешь, но будь рядом.

Он развернул меня к себе, провел указательным пальцем по щеке, губам, далее грудь, под юбку, и отодвинув краешек стринг, вторгся пальцами в киску, которая начала наливаться соком уже давно. Я приоткрыла рот, и два его пальца оказались внутри. Начала сосать их, проводила язычком по кругу и смотрела ему в глаза.

— Вкусная сука, — он вынул пальцы из моего рта и провел кончиком языка по верхушкам пальцев.

Одним махом посадил меня на столешницу, резко развел колени в стороны и присел на корточки. Его губы оставляли влажные дорожки на внутренней поверхности бедра и наконец, достигли цели. Схватил меня за бедра, притянул поближе и с жаром впился в мою киску. Его язык проникал везде; — обжигал своей влагой маленькие губки, совершал обход по дырочке, и круговыми движениями буравил ее насколько мог. Он прикусывал и всасывал мой клитор и губки, медленно выпуская их на свободу, а потом опять с силой всасывал... И лизал, лизал не останавливаясь, боясь потерять найденное, не насытившись. Я тонула в обжигающих ощущениях, растворяясь в волнах чувственности и вожделения. Обильный сок тек из меня. Резко отступил и безжалостно впился в губы, делясь со мной моею же влагой.

Далее глухо прорычал, поставил раком, и с силой вошел в мокрую, жаждущую его хуя, киску. Вонзаясь со всего маху в пылающую, сочащуюся матку, скрипел зубами от ярости и желания. В этой потрясающей по накалу ебле не было места жалости. Он буквально сочился животной грубостью и насилием.

— Что, сука, ждала меня, да?

Ответом ему был всхлип, слезы счастья черными ручейками бежали по щекам.

Он схватил меня за шею и начал душить, не сбавляя темпа. Я оказалась в вате, изолированной от всех, его голос и звуки нашей ебли, доносились откуда-то издалека. Я обмякла, и звезды проносились мимо с космической скоростью, а я лишь любовалась в этом полете моим оргазмом как бы со стороны. Сука текла, сильно текла. Его хуй входил жестко, моя киска с чавкающими звуками выпускала его из себя. Пульсация во мне достигла пика, и тут галактика взорвалась фейерверком и черная дыра поглотила меня.

Его тело била дрожь. Он хрипел. Поток спермы заполнил меня и вытекал наружу конвульсивными горячими толчками.

В дверь стучали. Он вытер хуй салфеткой (автор извиняется, занавески не нашлось), заправил рубашку, застегнул молнию, и сказал:

— Завтра у меня.

— Да.

Поправила лифчик, прическу, одернула юбку и начала рыться в сумочке в поисках помады и туши.

— Готова?

— Да.

Он отпер дверь, впуская двух девиц:

— Девушки, извините за задержку, у нас тут консилиум по поводу грядущей консолидации банковской системы, — и одарил их очаровательной улыбкой.

Они засмеялись, выпуская его, зашли и уставились на меня.

Я молчала и подводила глаза.

Возможно, сейчас какие-нибудь ебучие эстеты и всезнающие гурманы скажут, что это нифига не по-гусарски драть обожаемую женщину в помещении туалета, не отвечающим санитарно-эпидимиологическим нормам и голливудским представлениям о романтике. Что надо это делать исключительно на лепестках роз, в лучах заката под музыку Рамштайна, или Вивальди. Так вот, пусть эти романтики и импотенты идут строго нах, ибо они видимо никогда в жизни не хотели женщину настолько, что место ебли уже не играет никакой значимой роли.