В некотором царстве, в некотором государстве жил был царь Емельян и было у него три сына. Старший — умный, сметливый, знатно болтал на шести заморских языках. Средний — тоже ничего себе, разбирался в делах торговых, в уме шестизначные числа хорошо считал, особенно у него прибавлять и умножать получалось. И только младший — Иван — дубина дубиной. Всё по кабакам шастал, да девок щупал.

И задумал царь Емельян женить своих детей, чтобы потом на должности поставить: старшего на иностранные дела определить, среднего — на торговые, а младшего... Ну, с младшим он потом подумает. Поисками невест за морями не стал царь обременяться: при нонешних делах заграничная невеста нам и не обломится, все иностранные державы от нас нос воротят. Да и вообще, на кой ляд нам девки заморские? Призвал он к себе сыновей и говорит:

— Дети мои милые, дети мои любимые, вот вам каждому по стреле. Ступайте в чисто поле и спустите тетиву. Куда стрела прилетит, на чей двор упадёт, там, стало быть, и невесту вам присмотрим.

Старшие парни — умные да сметливые — батюшке не перечат, о наследстве помнят. А младший, дурень, да и говорит:

— Отец, что ты за хрень придумал? На кой ляд стрелу пускать? Зачем сложности лишние? Ежели ты меня оженить хочешь, так я сей же час Параню приведу.

— Тьфу ты, дубина стоеросовая! — Василий аж с трона вскочил от слов сына. — Параню?! Это не ту ли, что третьего дня я у тебя в покоях в непотребном виде застукал? В чём мать родила в постели твоей пряталась!

— Ну, да, — Иван почесал кудри золотые. — А чего? Сладкая она, — он растянулся в мечтательной улыбке, — сдобная, пригожая, словно каравай свежий. И войти и выйти приятно. Как раз под меня.

— Но-но, — Василий пригрозил сыну пальцем, — Ты мне штучки энти брось! Или ты отцовской воли противишься? — царь с подозрительным прищуром уставился на Ивана.

— Я-то? Не я, конечно, пущу стрелу, чё мне трудно, что ли? Но ежели чё не так, батюшка, то уж не обессудьте, — он развёл руками.

Взяв стрелы и луки, пошли братья во чисто поле, натянули тетивы тугие, стали судьбу пытать. Стрела старшего брата упала на боярский двор, стрела среднего — на купеческий, первой гильдии. Иван зевнул — ночь у него была бессонная, с Парашкой долго кувыркались, потоптался на месте и, зажмурившись, пустил стрелу по ветру. Раскрыл глаза и увидел, что стрела к болоту полетела.

— Тьфу! — Иван смачно сплюнул. — Ну, я так и знал! Старый дурень из ума выжил. Вот кого я ему сейчас из болота приведу? Кикимору али ещё чудо-юдо какое? Ну, а чё делать-то? Стрела золотая, с алмазным наконечником, ежели не верну к вечеру, отец из стипендии стоимость вычтет. Скупердяй старый!

Нечего делать, пошёл Иван к болоту. Долго бродил. Вот уж солнце к закату покатилось. Нет нигде стрелы! Стал он подумывать обратно ни с чем воротиться. Но решил ещё вокруг оглядеться. И вдруг видит — вот она его стрела, лежит на кочке. А со стрелой рядышком сидит жаба. Буро-коричневая, мокрая, бородавками покрытая.

— Ага! Как мы и думали... — пробормотал царевич. — Ну чё, зелень пузатая, отдавай стрелу мою, — пошутил он.

— Бери, Иван, — вдруг ответил ему кто-то.

Парень огляделся. «Вот что значит с похмелья да с гулянки по болотам шариться, — подумал он. — Послышится же такое. А всё отец с дуростью со своей!».

— Нехорошо, Иванушка, батюшку родного ругать, — опять прозвучал тот же голос. — Он тебе добра желает.

— Бляааа, неужто горячка у меня? — подумал в страхе Иван, повертел головой, кудри взлохматил. — Не, надо завязывать с зельем хмельным.

— Не волнуйся, всё с тобой в порядке. Это я с тобой разговариваю, — успокоил голос.

— Ты? Это кто же? — Иван стал озираться по сторонам.

— Да жаба, что рядом с твоей стрелой сидит.

— Жаба? — Иван уставился на бородавчатое существо, сидящее на кочке. — Ты что ли?

— Да, я, — существо моргнуло круглыми глазищами.

— Ну, дела! — протянул Иван, наклонился и взял стрелу. — Спасибо, — парень поклонился жабе. — Пойду я.

— Постой, Иванушка! — остановила его жаба. — Меня с собой бери. Я же невеста твоя.

— Ты? Невеста?! — Иван ошалело уставился на неё. — Неее, у меня на тебя и не встанет, — твёрдо заверил он. А ежели и попытаться, я ж тебя порву...

— Порвёшь? — переспросила жаба.

— Ну, да, вот смотри, — Иван спустил штаны и продемонстрировал ей свою гордость.

Огромный ствол, сейчас спокойный и поникший, поражал размерами.

— Что ты? Что ты, Иванушка?! — жаба попятилась. — Не об этом сейчас разговор. Для таких дел у тебя Парашка есть. А я так, для порядка. Чтобы батюшке угодить.

— Неее, — протянул парень, — не могу я так... Я, ежели женюсь, то по-настоящему. Что б и душа, и тело жёнушку хотели...

— Ах, Иван, Иван, — жаба покачала головой, — ты бы с братьев пример брал. Думаешь тощую и носатую дочь боярскую хочет твой старший брат Фёдор? Или жирнячку, глупую купеческую дочь хочет твой второй брат Онисим? Нет, не хотят. Но женятся, чтобы отца порадовать. Ведь он не просто отец, а царь-государь. Он чего доброго и осерчать может, репрессии устроить, содержание урезать.

Иван хотел было возразить, что жаба — это даже не толстячка, дочь купеческая и не уродина, дочь боярская, но... не стал обижать жабу. Всё же женщина она. Каково ей, бедной, в бородавках-то? Вот интересно, она девка или как?

— Не думай, Ваня о глупостях, — словно прочитав его мысленный вопрос, попросила жаба. — Бери меня в карман, да ступай домой. Вечер уж наступает.

Вернулись они домой во дворец. Посадил Иван жабу на окошко, а сам спать завалился.

***

— Ваня, Ванюша, посмотри-ка, что у меня есть для тебя, — смеющимся голосом звала Парашка, то и дело приподнимая широкий подол сарафана.

Иван подскочил, схватил её за талию и притянул к себе.

— И что же тут у тебя?

— А ты посмотри, — захихикала девка, жарким шёпотом проговорила ему в ухо.

Иван быстро завёл руку ей под юбки. Мать честная! Без портков! Бёдра жаркие зовущие, а между ними — вот рука уже сама плывёт туда — лоно влажное, горячее. Иван быстро юркнул туда пальцем. Второй рукой стал мять её груди. Эх! Парашенька! До чего же перси твои сладкие! Язык так и танцует по ним, губы так и ласкают пышные округлости. А девка, хихикая, стягивает с него штаны и с готовностью подставляется под его торчащий ствол. Шепчет сладко: «Ваня, Ваня, войди в меня, погладь рукавичку изнутри...»

И только Иван хотел исполнить просьбу ласковой Парашки, как услышал другой голос.

— Ваня, Ванюша! — звал голос издалека. — Проснись, милый! Пора!

Отогнав сладкое видение Парашкиных прелестей, царевич очнулся от удивительного сна. На окне сидела толстая жаба и звала его.

— Пора нам. Сегодня свадьба.

— Тьфу, ты, зелень бородавчатая! Не дала сон доглядеть! — проворчал Иван. — Да куда же такую тебя поведу? Ты в зеркало-то глянь? — он сел на кровати.

— Не кручинься, — успокоила жаба. — Как-нибудь всё устроится.

— Не хочу я как-нибудь! — Иван вскочил, откидывая одеяло.

— Ах, Ванюша, ты бы хоть портки надел, — заметила жаба, — негоже перед невестой в таком виде быть, — укорила она, отводя взор от голого тела парня.

А царевич был молодец что надо. Девкам люб. Косая сажень в плечах, мускулистый живот, ноги длинные да крепкие, зад, что твой орех — не расколешь, руки сильные, с большими ладонями — облапит так, что дух у девки захватит. Ну, а между ног торчком стояло то, знатное, что показывал он жабе на болотах. После сна про Парашку стояк у Ивана был мощный. Впрочем, как обычно по утрам.

— Да пошла ты! Тоже мне, невеста! Чего мне с этим-то делать? — Иван указал на свой торчащий ствол. — Штаны тут дела не спасут. Не щитом же мне прикрываться...

— Ладно, ладно, Ванюша. Помогу я тебе, — успокоила жаба и добавила: — Если ты не побрезгуешь язычком моим.

— Чего?! — Иван с изумлением уставился на неё.

— Ну, да... то самое, — жаба моргнула.

— Так как?

— Хорошо... Давай... Вот ведь послал чёрт жену.

— Ты не ругайся, Ванечка, — ласково молвила она, — время покажет, какая я жена. Может, наступит час, когда ты мне в любви признаешься. А пока что я только невеста. Иди сюда ко мне. Ноги расставь в стороны, да стой крепко. А меч свой выстави ко мне поближе.

Послушался царевич, занял требуемую позу. Жаба высунула язык и самым кончиком дотронулась до головки Иванового члена. Язык был чуть липкий, и это приятным холодком обожгло чувствительную плоть царевича.

— Оооо! — простонал он, блаженно закрывая глаза.

А жаба продолжала ублажать его: пощекотав дырочку на конце, она стала ласкать толстый член от конца до корня, то и дело буравчиком проскальзывая к самым яйцам, не пропустила ничего. А когда язычок, точно лента атласная, обвернулся вокруг и стал сжимать Иваново сокровище, это заставило царевича пыхтеть и едва ли не приплясывать на месте.

— Ууух! Давай, жабонька, давай! — стонал царевич. — Эх, кабы рот у тебя был побольше! Спущу сейчас, не выдержу, — предупредил он.

Жаба моргнула. Иван расценил это, как согласие, и выпустил крепкую струю прямо ей на голову. Жабу едва не смыло со стола ударом его выброса.

— Ну, молодец! Молодец, жабонька, — отдышавшись, похвалил царевич. — Так даже Парашка не умеет, — признался он.

Отправился он со своей странной невестой на брачный пир. Братья с невестами сидели за одним столом с царём-батюшкой. Ивану тоже пришлось сесть там же. Хотя не весел он был. Оно и понятно: негоже такую невесту людям показывать. Царь Емельян, увидев, на ком решил жениться младший сын, сначала осерчал, хотел выговор устроить. Ты, мол, над отцом шутить изволил! Но сметливый дьяк ему нашептал вовремя:

— Царь-батюшка, Иван-царевич в точности выполнил ваш приказ. Кто же мог знать, что стрела в болото улетит? Не ругайте его! Ну, какая разница? Чем жаба хуже других ваших невесток? По закону он женат будет, вы ему должность определите. Ну, а так, для пользы телу и душе у него Парашка есть. Да мало ли девок у нас?!

Царь, бросив взгляд на невесток, сменил гнев на милость.

Так и стал Иван-царевич мужем жабы. И всё у них было ладно. Она оказалась умницей, советы супругу давала хорошие. Он за ум взялся, у отца авторитет заимел, должность получил. Хорошая жена завсегда специально для .оrg мужа продвигает.

Но не давало Ивану покоя, что нет у них постельных забав. Не, ну, конечно, минет она ему такой делала, что крышу сносило. Однако ж хотелось Ивану мягкой бабей плоти. Самое забавное, о Парашке он теперь и не думал. Что там в ней, в этой Парашке? Перси большие? Ланиты мягкие? Уста сахарные? Лоно глубокое, узкое? Да всё не то... Добра такого у кого хошь хватает. Скушно с ней, едва рот откроет, так такую глупость сморозит, что стыдно становится. Не то что его жабонька...

Однажды на закате сидел Иван на пригорке, тоску-кручину свою передумывал. Вдруг видит жаба его прыг-скок, прыг-скок в сторону леса направилась. Иван потихоньку за ней двинулся. Любопытство его проняло. Куда жаба может на ночь глядя прыгать?

Пришли они к озеру. Царевич притаился в кустах и стал ждать, что же будет. Жаба встала у кромки воды и подняла передние лапки вверх. Вдруг налетел ветер, и на неё опустилось плотное облако тумана, а когда туман рассеялся...

Иван едва сил не лишился от удивления. На берегу озера стояла нагая девица такой ослепительной красоты, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Длинные точёные ножки, бёдра округлые, плавные, будто спелый колос, плоский животик на тонюсенькой талии, кажись, сдави руками, переломится. Груди... Да куда там Парашкиным дойкам до этакой красоты?! Словно мастер заморский ваял. Сосочки дерзкие вверх рвутся. Так бы и взял их в рот, так и осыпал поцелуями. Иван облизал пересохшие губы. А между бёдрами... Лоно махонькое, гладкое, ажно блестит в закатных лучах. Косы длинные тёмные вьются по плечам, спускаются ниже талии.

Красавица развернулась и шагнула в воду. Иван увидел её попку и застонал, сжав зубы. Такого милого задика — уж царевич это знал совершенно точно — не было ни у одной девки и бабы их царства. Царевич зажмурился, потряс головой, не в силах совладать с нахлынувшим желанием.

Девица тем временем стала плескаться с весёлым смехом. Иван вышел из засады, скинул одежду, и тоже вошёл к ней в озеро. Увидев его, вскрикнула красавица, в воду присела, грудь руками закрыла.

— Не пугайся меня, дева красная, — молвил Иван, едва сдерживаясь, чтобы не схватить её сразу, — ты ведь жена моя, которую я в образе жабы знаю. Так приди же ко мне, — он распахнул руки свои для объятий.

— Ах, Иван, всё так, — заговорила девица, — но нельзя нам покуда любови предаваться.

— Скажешь тоже, — Иван с ухмылкой шагнул к ней и привлёк к своей груди.

Его руки скользнули по плечам, к талии, ладони охватили попку упругую. Задрожала девица, вздохнула глубоко, едва скользнув сосцами по груди царевича, чуть отпрянула, выгибаясь, упёрлась ладошками ему в грудь.

— Не всё ты знаешь, Ванечка, — молвила девица.

— Да чего тут знать-то?! — Иван склонил голову свою кудрявую и опустил губы на один сосочек.

Девица застонала, обмякла, но продолжала возражать:

— Ты ведь и имени моего не знаешь...

— Так скажи, — жарким шёпотом выдохнул царевич, терзая уже другую грудь.

— Василиса я... — назвалась красавица, уже подрагивая от его поцелуев.

А Иван молодец — усиливает натиск. Руку между ножками точёными заводит, да складочки гладенькие щупает. У Василисы глаза затуманились, ланиты да уста заалели, точно маков цвет.

— Ох, Ванечка, нетерпеливый ты какой, — шепчет, а сама уж пальцы его в лоно своё пропускает.

И понял царевич, что жена-то его невинна. «Непорядок, — решил Иван. — Разве ж можно замужней бабе девство сохранять при живом-то муже?». Подхватил он Василису на руки и понёс на берег.

— Ваня, Ванюшенька, любый мой, — прижимается к нему девица, — нельзя нам... Если сейчас меня своей сделаешь, разлучит нас Кощей Бессмертный... Это он меня жабой оборотил...

— Ничего... Не бойся, — шепчет Иван, целуя уста её хмельные, медовые, — моя ты! По закону и по сердцу! Никому не отдам!

Вынес он её на берег, травой мягкой поросший, уложил, и принялся всю поцелуями осыпать. Так что металась вскоре под ним Василиса, изнывая от желания. А меч его уж на всём изготове был. И вдруг Василиса ручку свою на него наложила. Призналась, зардевшись:

— Милый, когда по утрам ласкала плоть твою жабьим языком, всё дотронуться хотела.

— Трогай, — расплылся в пьяной улыбке Иван, выставив чресла вперёд.

Но вскоре не было у него уже сил удержать себя, и вошёл Иван в лоно Василисы. Одним натиском забрал её девство, обагрил кровью траву зелёную. Вскрикнула жена его, точно журавлица раненая. И любили они друг друга всю ночь. Каждый уголочек друг друга познали в ласках. Пил, пил, Иван из сосуда её и всё не мог напиться. Василиса же без устали ублажала мужа своего, и не было у царевича дотоле любовницы неутомимее.

На исходе ночи уставшие возлюбленные уснули в объятиях друг друга. На заре царевич открыл глаза.

— Василиса! Василисушка, жена моя любезная, где ты? — позвал он, оглядываясь.

Его любимой нигде не было. Натянув одежду, он вернулся домой. Но Василисы не было и в палатах. Закручинился царевич, повесил голову. Стал вспоминать, как вчера, вырываясь от него, она что-то говорила о Кощее Бессметном.

— Полгода осталось потерпеть, и я твоя буду, Ваня, — прозвучал у него в ушах её голос, — а если не стерпишь, возьмёшь меня сейчас, Кощей разлучит нас.

— Так не бывать этому! — Иван вдарил кулаком по стене. — Не отдам я тебя супостату, скелету проклятому!

Собрался наш Иван в путь-дорогу, отправился немедленно.