Ехал я к своей двоюродной бабке с противоречивыми чувствами. И тому были свои причины. Приближалось окончание средней школы, и отец — полковник, мечтал о том, чтобы я продолжил семейную традицию. Вообще-то перспектива быть офицером меня не прельщала. Но тогда бы пришлось идти служить срочную — поступить бесплатно в институт я бы не смог, а на платную учёбу денег явно не хватало. Пришлось выбирать военный ВУЗ — туда и поступить легче, да и отец обещал найти тёплое местечко и посодействовать в военной карьере.

Так что почти смирился со своим ближайшим курсантским будущим, но пришла беда, откуда не ждали. На медкомиссии в военкомате пожилой хирург запустил свою огромную волосатую ладонь прямо мне в промежность и заявил:

 — Не годен — двусторонняя паховая грыжа. Небольшая, но ярко выраженная. Госпитализация и операция. Иначе быть тебе офицером, как мне балериной.

И записал меня на операцию. Действительно, приглядевшись, я обнаружил по обеим сторонам низа своего паха, возле самых яичек, заметные припухлости.

Домой я заявился расстроенный — карьера будущего генерала рушилась на глазах, да и ложиться через месяц под нож хирурга, который бы рассёк скальпелем мои интимные области, честно говоря, не хотелось. Однако мать вдруг заявила:

 — Операция когда? Через месяц? Может и не придётся на неё ложиться.

 — Почему? — удивился я, постепенно привыкая к мысли, что этот этап придётся как-то пережить.

 — А тётя Нюра, бабка твоя двоюродная, которая в Вологодской живёт, не помнишь чем на жизнь прирабатывает? — спросила мать.

 — Конечно, нет, — ответил я: «всегда плохо, когда не знал и забыл».

О том, что у меня есть двоюродная бабка, родная сестра моей бабушки по матери, я, в принципе знал. Но видеть её никогда не видел, поскольку жила она в заброшенной деревне Вологодской области, к нам в Питер не выбиралась, ну а уж нам-то, городским, тем более в её глухомань было без надобности. Отношения кое-какие поддерживали, открытки на праздники слали, а больше никаких контактов.

 — Баба Нюра — знахарка деревенская, — сказала мать, — она твою грыжу в два счёта заговорит. Каникулы скоро, вот сразу после Нового года и поедешь на недельку — всё лучше, чем ножом резать. Только поосторожнее там будь, — как-то загадочно улыбнулась мама. — Баба Нюра нравов вольных всегда придерживалась, да и дочь её приёмная из той же породы. Хотя родственник ты вроде близкий, — закончила она так же непонятно.

«Что значит — вольных нравов?» — подумал я. «Демократичная вероятно, бабка-то, здорово, может рюмку самогонки деревенской нальёт после бани».

Сыном я был домашним, в общем послушным, а круг моих интересов ограничивался сидением за компьютером каждую свободную минуту. Но с друзьями перед школьной дискотекой уже пробовал пару раз вина, чтобы девчонок смелее на медляк приглашать, и опыт этот мне понравился. Вот будет классно похвастаться потом в школе!

Вот и поехал я 18-летний будущий курсант в тьму-таракань за чудесным исцелением. Хотя, надо признаться, верилось в это с трудом — двадцатый век на исходе. Но попробовать было нужно, бабу Нюру мама, при случае похвалила как знающую знахарку, и гордилась таким родством.

С поезда на станции я сошёл в темноте, хотя и был-то всего шестой час вечера. Осмотрелся по сторонам, ища то ли сани, то ли телегу, не знаю сам. Мать сказала, что бабка меня встретит, или пошлёт кого — телеграмму она подала. Фотографий баб Нюриных у нас в семье не было, и я крутил головой в поисках старухи. Для меня все, кому около сорока были почти стариками, а тут — вообще, 54 года.

 — Ну, здравствуй, племянничек, — услышал я от моложавой женщины, лет 35—40 на вид. — Что, не признал? — спросила она, улыбаясь какой-то влекущей улыбкой.

Да, блин... Как же тут признаешь? На меня смотрела интересная женщина, и что сразу бросилось в глаза, с молодой кожей лица. Косметики на ней не было никакой, но она, косметика эта, и не была ей, на мой взгляд, нужна. Красивой я бы её не назвал, но была в ней некая женская чарующая притягательность, бьющая через край. Мне трудно было что-либо выделить в её лице, только густые чёрные брови, такие необычные, и такие уместные, так шедшие ей. Остальные черты лица были более-менее стандартные, но цельный образ был чрезвычайно ладным, цельным, гармоничным. Сразу стало ясно, что эта женщина живёт в согласии с окружающим миром, и не только подчиняется ему, но и с удовольствием подчиняет мир себе, когда приходит момент.

С девчонками у меня в школе как-то не ладилось, они откровенно посмеивались над моей любовью к компьютеру, поэтому в романтических снах я всегда представлял рядом с собой женщину значительно старше, с которой мне, там, во сне, было волнующе, но надёжно и спокойно.

 — Что молчишь-то, Андрюша? Воды в рот набрал? — опять улыбнулась она, явно довольная произведённому впечатлению.

 — Здрасьте, — пролепетал я, понимая, что, похоже, влюбился в свою родственницу с первого взгляда.

 — Называй меня Анной Ивановной пока, — сказала она, — а там видно будет. Только бабой Нюрой не надо, идёт? Не называет меня так никто, даже старики, — заразительно улыбаясь, и как-то даже, подбадривая, добавила та, кого и вправду, язык баб Нюрой и не повернулся бы назвать.

В мыслях я прозвал её Аннушкой, как в школе мы звали свою «классную», тоже брюнетку, и весьма обаятельную.

Второй сюрприз ожидал меня у вокзала. Мы подошли к ярко красной «Ниве», нелепо смотрящейся среди заснеженного полустанка. Сев в машину я присвистнул: такого акустического «фарша» не было даже в машине отцового начальника-генерала, большого любителя хорошей музыки. Новенький «Кларион», которых и в столице-то пока единицы, классные колонки — «Пионеры», санбвуфер, CD-чейнджер, в общем, всё то, о чём я только мечтал, когда садился в старенький папин «Опель». Да и обшивка салона подозрительно напоминала натуральную кожу.

«Ну, ни фига, себе», — подумал я, «кожаная «Нива», — разве такие выпускают?»

 — Не свисти, — опять засмеялась баба... Анна Ивановна, — денег не будет.

Она, как будто, была очень рада моему визиту, постоянно улыбаясь. Но как только села за руль — сразу стала сосредоточенной, и от того ещё более привлекательной, врубила сразу оба моста, и повела машину сквозь сугробы. Двигатель работал как часы, хотя и с некоторой натугой — путь замело. За дорогой мы разговорились, я несколько осмелел, отвечая на её вопросы. Попутно выяснил, что молодёжи в округе совсем не осталось — одни старики да старухи, Анна, или «ведьма», как я начал её назвать про себя ещё дома, уже подумывала перебираться в областной центр.

 — Только вот на кого я поместье своё оставлю — ума не приложу, — сказала она.

«Ха, поместье», — улыбнулся я в душе, — «наверное, избушка с огородом».

Но я в очередной раз был откровенно поражён, когда мы, после часа дороги через лес, выехали к окраине деревни. Моему взгляду открылся двухэтажная изба из калиброванного финского бревна, несколько других строений из того же материала, на огромной территории, засаженной голубыми елями. Никаким огородом и не пахло. Вот это «баба Нюра»! Скромно, но с каким вкусом!

 — Вот так мы и живём, скромно, но со вкусом, — словно угадав мои мысли, сказала Аннушка. — Седьмой час скоро — как раз в баньку успеешь сходить, не был, наверное, в деревенской-то? — улыбнулась она.

 — Нет, не был, — сказал я и, попив с дороги чайку, пошёл мыться.

Сидя на полке парилки и неумело обмахиваясь веником, я вдруг подумал:

«А как же она, Анна-то, мою паховую грыжу, заговаривать будет? Неужели придётся раздеваться перед ней».

Моя возникшая вдруг симпатия к ней отошла вдруг на второй план, заслонённая юношеским стыдом. Я с трудом домылся, зациклившись на этой мысли, и забыл про рюмку самогонки, о которой мечтал в поезде.

Самогонки не было. Но было хорошее красное вино, дополняющее лёгкий ужин.

 — Не надо есть много на ночь, — сказала Анна Ивановна, — к тому же лечить тебя придётся начать сегодня, у нас всего-то пять дней осталось.

 — А этого времени хватит? — спросил я, наклоняя голову и надеясь, что румянец после бани не позволит знахарке увидеть, как густо я покраснел.

 — Хватит, если за дело я возьмусь. Поднимайся в гостевую, на второй этаж, располагайся, а я поднимусь к тебе через часик.

Гостевая оказалась небольшой комнатой с душевой кабиной, туалетом и биде в отдельном закутке за дверью. Нелепее всего, здесь, в деревенской глухомани, смотрелось биде. Я нажал кран горячей воды в кабинке — полился почти кипяток. Я уже почти перестал удивляться — так всё было неожиданно современно. Украшением гостевой оказалась большая кровать на возвышении. Ни медицинской кушетки, ни чего-либо напоминающего лечение в гостевой не было. Я терялся в догадках, то, краснея от вина, то, пытаясь собраться с мыслями. Всё ещё оставалась надежда, что она будет заговаривать меня не в одежде, не раздевая. Час пролетел незаметно. Стук в дверь вновь заставил меня покраснеть. Вошла Аннушка, её чёрные волосы недосушенно блестели.

«Чего это она помыться решила?» — мелькнуло у меня в голове.

 — Можно? Ты расположился? — мягко, и как-то успокаивающе, произнесла знахарка.

 — Да, конечно, — вновь пробормотал я — у моих родителей не было принято спрашивать разрешения при входе в мою комнату.

 — Ну что стоишь? Ложись, посмотрим тебя.

 — Куда ложиться? — не поднимая головы, спросил я.

 — На кровать, Андрюшенька, куда же? — ещё более мягко произнесла она.

Неловко двигаясь, дрожа от предвкушения неизвестности, я двинулся к краю кровати.

 — Разденься, Андрюша, — сказала знахарка, и на мой немой вопрос добавила: — до трусов.

Я разделся до широких семейных трусов и прилёг на край огромного ложа, затих и прикрыл глаза. Аннушка зажгла на подсвечнике три свечи, затушила свет и присела на стул рядом со мной. Вскоре послышалось её негромкий голос — она что-то бормотала, слов было почти не разобрать, лишь:

«Уйди, покинь», — или что-либо похожее, которое она произносила в конце каждой фразы с нажимом.

Её монотонное бормотанье делало своё дело: я начал успокаиваться, и сквозь ресницы изучал женщину, что сидела так близко. Одежда знахарки волновала меня мало, в глаза бросились лишь белоснежные чулки на коленках и белая же резинка, стягивающая чёрные, как смоль волосы. Через несколько минут бормотанья ведьма, «Ну точно ведьма!» — подумалось мне, стала делать круговые движения руками, то, сводя, то, разводя их вновь по разной амплитуде. Начинающиеся высоко надо мной пассы руками опускались всё ниже и ниже. Мне стало тепло, спокойно, я задышал ровно, но что-то смутное, тревожащее, волновалось внутри, на уровне паха. Волнение это ширилось, и стало захватывать меня всё больше и больше, особенно после того, как проводя ладонями над моим телом, знахарка несколько раз задела грудь, колени и член, прятавшийся в трусах. Вдруг ладони знахарки опустились на меня окончательно и стали делать массаж — мягкий, поглаживающий, причём каждый раз её руки останавливались всё ближе и ближе к паху. Сквозь приоткрытые глаза я заметил, что она чем-то недовольна: чуть хмурит лоб и брови. Мне же, наоборот, было всё приятнее и приятнее, моё тело неосознанно начало подниматься навстречу её ладоням, мой пах искал её руки, я терял контроль над собой. Глаза мои окончательно раскрылись, сделались большими, и пересеклись взглядом с Анной Ивановной. Она как будто что-то решила для себя, широко улыбнулась и сказала:

 — Ты, Андрюша, слишком напряжён, возбуждён, я не смогу лечить тебя в таком состоянии. Ты давно не имел женщину?

Вопрос я понял, ума хватило.

 — У меня никогда ещё не было... с девочками, — моему смущенью опять не было предела.

Аннушка словно раскачивала меня — то успокаивала и вселяла уверенность, то напротив, вводила в крайний стыд. Было похоже, что она прекрасно видит моё состояние, и эта игра доставляет ей удовольствие.

 — Не было?... Так ты у нас невинен. А я-то думаю, что это в тебе взрыв назревает — мешает мне. Придётся его провоцировать, а то ведь ничего не получится, а я твоей маме обещала за несколько дней тебе помочь.

Что за взрыв, и что за провокация, я плохо понимал, однако почувствовал, что если её ласки продолжатся достаточно долго, со мной может случиться то, что происходило иногда во сне, и после чего я просыпался в смущенье, с липкими, мокрыми трусами. Тело моё всё тянулось пахом к рукам знахарки, и она ободряюще широко и лукаво улыбнулась, приподняла нижний край полы моих трусов и запустила туда одну руку. Я обмер: с одной стороны, мне казалось, что она делает что-то постыдное и неправильное, с другой мне страшно хотелось продолжения происходящего, и это желание постепенно заслоняло остальные чувства. Рука знахарки стала гладить и перекатывать в трусах мои яички. Она то слегка подкидывала их пальцами, то перебирала, то чуть нажимала, словно ощупывая. Мне довольно быстро пришло в голову, что трусы явно мешают и ей и мне, но стянуть последнее, что хоть как-то прикрывает меня, было страшно. Однако страсть вновь пересилила, и я стал тереться задницей о кровать, в надежде, что трусы постепенно слезут. Я даже не подумал о том, что Аннушка была гораздо более старшей, опытной, понимающей женщиной, да и всё же немного ведьмой, по правде говоря.

Она сразу всё увидела, вытащила руку, запустила пальцы под резинку и медленно, словно напоказ, стянула с меня последний кусок ткани. Честно говоря, показывать там было особо нечего — мой член был средних размеров, неказист, искривлён, что было предметом моих комплексов, но об этом я как-то уже и не вспоминал. Её движения, её взгляды показывали: всё правильно, ей всё нравится, она всё одобряет, и это одобрение было сейчас главным и снимало всяческие комплексы. Тем более, несмотря на свои более чем скромные познания в сексе, понимал что-то, что происходит — это не только лечение, но и секс. В этом сексе я был мужчиной, меня гладила и ласкала привлекательнейшая женщина. Мне казалось, что это любовь с первого взгляда, что это навсегда, и что после всего, что произошло, я буду обязан на ней женится.

Ласки яичек между тем продолжались, ведьма уже потирала основание члена, и мне показалось, что вся кровь моего тела сосредоточилась в нём. Знахарка забралась ладонью выше, плотно сжала ствол члена и стала водить вверх-вниз, оголяя головку. Мелькнула странная мысль о том, что она прекрасно знает движения, которые используют школьники при разглядывании порно в журналах. Но мысль эта улетела, напряжение росло, я энергичнее задвигал тазом, подбрасывая его на кровати. Аннушка вдруг порывисто встала, произнесла что-то типа:

 — Чего уж пропадать-то добру, — наклонилась и достала из-под ложа фужер тонкого стекла.

Затем она, пока я ещё не успел удивиться и испугаться, вновь подсела ко мне, держа бокал в одной руке, а другой, продолжив насаживать на свой кулак мой член. Движения её ускорились, как будто она заспешила. Её движения напомнили мне дойку коров, когда-то виденную по телевизору. Я же чувствовал внутри себя огромное, нарастающее давление, как готовящуюся взорваться бомбу. Тело срочно искало возможность высвободить из себя эту атомную энергию, выплеснуть её наружу, не дав взорваться внутри. Я зажмурил глаза, однако ощутил стеклянный край бокала возле крайней плоти. Если ведьма хотела поймать мой взрыв в бокал — она сделала это вовремя. Я застонал и задёргался всем телом. Снизу, из-под яичек, пройдя по всему стволу члена, сквозь кулак знахарки, в стекло ударило несколько порций моего густого семени, «молофьи», как мы называли её в школе с мальчишками. Лицо Аннушки светилось довольной улыбкой, она ловила заряды белой, кефирно-кисельной спермы, бокалом. Я же продолжал спазмы тела, выдавливая каждый раз всё меньшие струйки, пока несколько раз не дёрнулся вхолостую, выдав лишь по бледной капле. Где-то в глубине сознания вспомнились слова «взрыв назревает». Теперь я понял, с чем это было связано.

Анна Ивановна не дала мне додумать до конца и расслабиться, поскольку заинтересовала своими действиями. Она вновь встала, присела и выпрямилась, держа в руке картонную коробку. Из неё она извлекла маленькое пёстрое яйцо, похоже, перепелиное, несколько мелких пузырьков и склянку с порошком. Стукнув яйцо о край бокала, она выпустила его в сперму, быстро долила понемногу из каждого пузырька, всыпала весь порошок. Затем размешала всё мизинцем, с чувством облизала палец и поднесла фужер к губам. Если бы за пару часов до этого я не видел, как она выпила грамм 300 вина, то, глядя на выражение лица, можно было бы подумать, что ведьме не давали пить, дня два, а то и три. Наслаждение напитком, непонятное мне, бросалось в глаза. Знахарка с замиранием, смакуя каждую каплю, втянула в себя скромную порцию. Лишь затем, томно открыв глаза, взглянула на меня, явно сообразив, что я ничего не понимаю, ошарашен происходящим и увиденным, и поспешила взять ситуацию в свои руки, отвлекая меня разговором.

 — Ну вот, теперь ты подготовлен к лечению.

«Ничего себе, это была только подготовка, каким же тогда будет само лечение?» — подумал я, а в слух лишь глупо сказал:

 — Ага.

На самом деле особо подготовленным я себя не чувствовал — пустота и усталость, хотелось подремать, накрывшись одеялом, тем более, голое тело стало остывать, и пошёл озноб. Я оглядывался в поисках какого-нибудь одеяла. Одеваться видимо не придётся — «лечение» должно было продолжиться.

Но не зря же Аннушка показалась мне ведьмой. Она почувствовала моё состояние, принесла мне большой и тёплый махровый халат и заявила:

 — Посиди, сейчас я тебя подкормлю слегка. А потом совместим полезное с приятным.

Голос знахарки был пока прежним, но взгляд уже изменился. Если раньше он был добрым, поддерживающим, чуть лукавым, то теперь, как мне показалось, в знахарке, которую я всё чаще называл про себя ведьмой, просыпалось что-то другое. Хищное, требовательное. Она слегка разрумянилась, движения стали гибче, пружинистей. Взгляд затуманился и потянулся поволокой. Она облизнула губы и вышла. Вскоре, десяти минут не прошло, Аннушка принесла поднос, на котором стояли дымящаяся яичница с ветчиной, салат из каких-то даров моря и два больших бокала с красным вином. Глядя, как улепётываю еду — вдруг проголодался — ведьма тянула вино, заедая его маленькими кусочками сыра. Вела она себя по-прежнему приветливо и спокойно, но мне чудилось нетерпение. Казалось, она подгоняет меня взглядом. Еда и вино сделали своё дело. Я расслабился, вздохнул полной грудью и почувствовал в себе прежние силы.

Знахарка заметила это, и, поговорив со мной ещё минут пять о девчонках, которые мне нравились в школе, стала теребить пуговицы своего платья. Я насторожился. Она поняла это по-своему и неторопливо, поглаживая и пожимая своё тело начала расстёгиваться. Платье упало. Ведьма осталась в белых чулках на белом же ажурном поясе. Её трусики и лифчик, с не меньшим количеством вышивки, чем на поясе, так же отсвечивали белизной в полутьме комнаты. Свечи оплывали, и Аннушка пошла их поправить, поворачиваясь, как бы невзначай, всеми сторонами своего тела. Где-то внизу у меня вновь шевельнулось. Я во все глаза разглядывал полуголую знахарку. Тело её показалось мне по сравнению с фигурками одноклассниц, несколько полным, чуть тяжеловатым. Но это не портило её, напротив, добавляло прелести, поскольку несла она его с изяществом и достоинством. Она выглядела как спелый, полный сладкого сока плод.

Она вновь подошла ко мне, и я застыл в предвкушении нового «лечебного сеанса». Ведьма села рядом со мной, и, как и в первый раз, начала с негромкого бормотанья и пассов руками. Вероятно, это были какие-то заговоры, но про лечение я снова быстро забыл. Вновь, как уже было, по моему телу разлилось тепло и покой. Силы мои прибавлялись, я физически ощущал энергию, текущую по мне. Направления пассов Аннушки опять приближались к паху. Моя энергия, влекомая её ладонями, приобрела тоже направление. Ведьма изящно нагнулась и наклонилась к моим коленям. Показался язык, который легко побежал от правой коленки к паху, иногда останавливаясь и перемежаясь поцелуем. Ведьма развязала полы халата и раскинула его по обе стороны от тела. Несмотря на то, что мне было не холодно, иногда, ни с чем не связываясь, ко мне подступали мурашки. Продолжая ласкать мои ноги языком, ведьма подключила руки, и мурашки прошли. Её ладони ласкали всё выше и выше, касаясь яичек. Мой член пошевелился и начал напрягаться. Я ждал, что она вот-вот начнёт целовать его и яички. Однако не тут-то было.

Отдав должное моим ногам, Аннушка пересела, заняв место у меня над головой. Наклонившись надо мной, ведьма медленно, круговыми движениями начала ласкать плечи, затем грудь и живот. Движения ладоней, очертив круг, почти всегда оканчивались возле моих сосков. Заканчивая очередную серию пассов, знахарка слегка сжимала и пощипывала соски, слегка выкручивая. Поначалу это чувство было непривычным и даже болезненным, однако, погружаясь в ласковые руки ведьмы, я получал от этих пощипываний всё больше удовольствия. Член уже полностью напрягся, налился кровью и стал отзываться на ласки вместе с остальным телом, слегка подрагивая. Ладони ведьмы продолжали блуждать по моему телу, а я подумал, что вероятно, «по традиции», скоро наступит время языка. И не ошибся. Наклонившись низко надо мной, Аннушка начала пляску языка: ласкала мою грудь и живот. Её язык был то мягким, ищущим, то жёстким, настойчивым, чуть ли не колющим.

Но меня в это время отвлекло другое — она наклонилась, и её тело впервые оказало так близко, на расстоянии нескольких сантиметров от меня. Я раскрыл глаза, разинул их, впитывая представшее передо мной. Нежная кожа, плавные линии переходов тела, чашечки лифчика, болтающиеся перед моим носом, и готовые лопнуть от полноты своего содержимого. Ведьма не налегала на меня, лишь слегка трогала своим телом, и я чувствовал, что это некая игра.

Поцелуи груди ходили по мне кругами, заканчиваясь поочерёдно на одном из сосков. Аннушка дышала на них, посасывала, покусывала, теребила носом, доведя меня до прерывистого глубокого дыхания. Однако эта была игра не в одни ворота. Когда я посмотрел на её лицо, я понял, что знахарка заводила тем самым и себя. Заводила медленно, но верно. Её глаза стали чуть пьяными. Ноздри раздувались. Она была прекрасна какой-то внутренней первобытной силой. Различия в возрасте и опыте стирались между нами с каждой минутой, и я понял, что это заслуга ведьмы. Она не стеснялась будить природу во мне, будила природу в себе прямо на моих глазах. Она вела эту игру бережно, настойчиво, мудро, стирая между нами все различия, кроме различия пола. Я растворялся в ней, однако напряжение крови в члене било во мне набатом, и подсказывало, что в этой игре у меня есть своя, неповторимая роль. Я хотел обладать этой женщиной, однако не знал, как и когда это начать, как сделать, и до сих пор плыл по течению. Но вот во мне заговорил мужчина, и я чуть заворочался, показывая, что что-то надо менять.

 — Ты всё спешишь? Не надо. Слушай меня. Повтори всё то, что я только что сделала с тобой, — сказала она и легла на спину, изящно расстегнув пояс, отцепив и стянув чулки.

«Повторить? Как? Сказать, что не умею?» — я растерялся.

Но Аннушка спокойно лежала, раскинув руки, быстро восстановив дыхание, и лишь румянец говорил о её состоянии.

«С чего начать? Чулки! Она сняла чулки — значит надо гладить и целовать ноги! Погладить женские ноги я, пожалуй, смогу, но вот целовать?»

 — Не бойся, всё будет хорошо, Андрюшенька, — сказала она, и я понял — всё действительно будет только так, как она, как мы захотим.

Я сел сбоку и стал старательно повторять руками движения знахарки. Я менял направления движения ладоней, силу нажима, поглаживал и сдавливал нежную кожу. Довольно скоро я обнаружил самое бархатное место — на внутренней стороне бёдер, и старался закончить свои пассы руками именно там, одновременно неспешно поднимаясь вверх, к полоске трусов. Игра нравилась мне всё больше и больше. Настолько, что я решился на второе действие, наклонился, и коснулся языком её колена. Неумело блуждая по коленям и бёдрам ведьмы, я учился ласкать её языком, тёр, надавливал, пытался целовать, думая, что вскоре возможно придётся целовать Аннушку в губы, а такого опыта у меня нет совсем.

Однако вскоре мои мысли вновь сбились. Лаская языком внутреннюю поверхность бёдер ведьмы, я приблизился к её лобку, и упёрся в него носом. Терпкий, волнующий запах ударил мне даже не в нос, а, скорее, в голову. Было в этом запахе что-то влекущее, пьянящее и заставляющее терять голову. Первобытный инстинкт, до сей поры прерываемый во мне стыдом, воспитанием, отсутствием сексуальной культуры, победил окончательно. Я начал звереть, издал какой-то утробный звук, теряя контроль над собой. Но в этот миг, ладонь знахарки успокаивающе погладила меня по макушке.

 — Не горячись, милый.

Застилающее глаза желание стало спадать, задышалось ровнее. Я как-то сразу успокоился и поискал глазами источник запаха. Оказалось, что он шёл, горяча мне кровь, сквозь трусики Аннушки. Я вновь и вновь стал ласкать и целовать ноги ведьмы языком, раз за разом поднимаясь и утыкаясь носом в лобок. Мне казалось, что тем самым я извлекаю желанный запах, наполняющий комнату. Так что теперь я утыкался носом в лобок намеренно, с нажимом, и заметил, как после очередного такого удара тело ведьмы подалось мне навстречу. Я сосредоточился на нежной коже вокруг материи кружевных трусиков, ласкал её языком, целовал, натыкаясь носом, а теперь ещё и подбородком, на лобок. Бёдра Аннушки стали ритмично подниматься навстречу моим действиям, я понял, что поступаю верно, и стал ласкать лобок через трусы.

Ноги ведьмы, до этого сведённые вместе, постепенно расходились в стороны, и мне стала видна небольшое пятно влаги, проступившее сквозь ткань посреди промежности. Причины появления этого пятна мне, неискушённому школьнику, были тогда не ясны, но почему-то показались естественны. Я же выделял жидкость, когда мне было очень хорошо! Пятно росло, нежный, и одновременно пряный запах усилился. Я вновь стал заводиться, чувствуя пульсирование крови в члене.

 — Подожди, — словно опять пытаясь меня придержать, сказала Анна. — Поцелуй грудь, — она приподнялась, завела руки за спину, щёлкнула застёжкой, и сняла лифчик.

Грудь, освобождённая от заточенья, слегка колыхнулась. Переключив внимание, я жадно разглядывал новое зрелище. Ведьма легла, откинувшись, её груди расплющились под собственной массой, сделались большими, круглыми, увенчанными малиновыми кругами с горошинками сосков.

Пристроившись сбоку, я начал осторожно мять и ласкать грудь ведьмы, быстро перейдя к поцелуям и перемежая их поглаживаниями. Особенно, как я заметил, Аннушке нравилось, когда я ласкал низ груди, слегка подтягивая его кверху ладонью. Я растирал это место, заканчивая каждую серию поцелуем в сосок, его нежным покусыванием и втягиванием ртом в себя.

 — Ты очень быстро учишься, — сказала знахарка. — Просто всё на лету схватываешь.

Это поощрение добавило мне уверенности в правильности действий, хотя примерный алгоритм Аннушка задала сама, когда целовала и ласкала меня. Я лишь пытался повторить сделанное ею, и, реагируя на её реакции, старался подольше задерживаться на том, что, по моему мнению, ей нравилось.

Было видно, как знахарка реагирует, как сдерживает себя где-то, а где-то отпускает, отзываясь на мои ласки. Так мои манипуляции с грудями ей были явно приятны, но дыхание её выровнялось. Мне же хотелось вызвать более энергичные отзывы ведьминого тела, я стал ласкать и целовать живот, спускаясь всё ниже, и перебираясь на ткань, покрывающую лобок. В какой-то момент стало ясно, что её прекрасные трусики — помеха. До этого всю одежду она снимала сама, мне, юному и неопытному, это было на руку. Аннушка вела меня, определяя ритм и периоды игры. Но мне вдруг захотелось проявить себя и решиться хоть на какой-то мужской поступок.

Я глубоко вздохнул, решительно просунул пальцы под резинку и потянул трусы вниз. Ведьма прогнулась вверх и приподняла таз, помогая мне. Ждала ли она этого? Во всяком случае, была уже не против. Но особо думать было некогда — передо мной, впервые в жизни лежала раздетая мною женщина. Полностью раздетая! Мною! Для меня! К обуревавшим меня чувствам добавилась гордость оттого, что я сделал наконец-то то, о чём мечтал — был с женщиной!

Лобок Аннушки был выбрит за исключением тонкой, не шире сантиметра полоски, как бы продолжающей её половую щель. Чёрная волосатая полоска, единственная на теле, придавала пикантность и, как мне показалось, указывала внутрь тела, в промежность. Туда я наклонил свою голову, поскольку ведьма призывно раздвинула ноги шире, приглашая меня. Я впервые видел женское сокровище так близко. Щель окружали две припухлые, как у щёчки у капризного ребёнка, складки. Под ними были видны ещё две складки, розовые, нежные, напоминающие губы, которые, однако, расходились книзу. Вверху, там, где розовые губки соединялись возле полоски волос, крупной горошиной торчал бугорок с заострённой вершинкой. Бугорок этот выглядел призывно и дерзко. Свечи давали неяркое освещение, поэтому за малыми губами лишь угадывалась темнота, уходящая внутрь. Края губ были влажные и слегка искрили отблесками пламени свечи.

Наклонившийся к влагалищу Аннушки, я, вероятно, был похож на слепого котёнка, впервые тычущегося в миску с молоком. Но природа подсказывала действия. Я поласкал языком кожу пухлых губок, провёл по их краям, вдыхая аромат женщины. Затем начал неспешно целовать всё подряд, проваливаясь во влажную горячую щель. Продолжалось это недолго, поскольку наклоняться вот так, сбоку назад, было не совсем удобно, а догадаться поменять позу опыта, конечно, не было. Опять выручила знахарка.

 — Подожди, давай вместе, — сказала она. Ведьма поднялась, достала подушку, высоко упёрла её в спинку кровати и подтолкнула меня, заставляя прилечь на это сооружение.

Я лёг на подушку.

 — Выше. Ещё чуть выше. Вот так будет хорошо.

Сама Анна встала на колени спиной ко мне, перекинула ногу и опустилась к моему члену. Ракурс, раскрывшийся мне, был великолепен. Округлый зад, являющийся вершиной двух, как бы самостоятельных бёдер, тёмный кружок анального сфинктера, влажная щель, уходящая вниз, и вагина, открывшая мне теперь свою глубину.

Однако ведьма продолжала прилаживаться ко мне. Чуть поводя задом из стороны в сторону, Аннушка стала приближать промежность к моему лицу. Я вновь, уже в который раз, растерялся, не представляя, как вести себя в таком положении. Пока я раздумывал, мой нос погрузился в розовую впадину, окантованную припухлыми губками. Мне стало трудно дышать, я вытащил нос из вагины вверх, но знахарка призывно покачивала тазом из стороны в сторону. Она чего-то ждала. Но чего? Ведьма вдруг лизнула мои яички, словно давая подсказку.

«Язык!» — понял я, и широко, снизу-вверх, а также глубоко, насколько позволяла длина языка, лизнул влагалище Анны.

Лёгкий стон подтвердил правоту моих действий. Я ликовал.

Я — глупый, неопытный мальчишка, избегающий девчонок-одноклассниц, заставил страстно стонать роскошную женщину. Ободрённый, я тал экспериментировать: водил языком в вагине справа налево, вверх-вниз, по кругу, то, погружаясь, то, снова доставая своё оружие. Я лизал кожу влагалища, посасывал и пощипывал губами отдельные его участки, вводил язык на полную глубину и вращал его там. Однако долго держать язык напряжённым оказалось достаточно сложно. Поэтому, отдыхая, я тёр влагалище подбородком, ненадолго погружал в него нос и водил по широкой вертикальной амплитуде. Аннушка застонала чаще и громче, напряглась, и стала ловить мой нос самой нижней точкой вагины, противоположной сфинктеру — местом, где нащупалось самое твёрдое место влагалища, которое росло, набухало и, по мере моих ласк, из горошины превратилось в фасолину. Я интуитивно почувствовал свой следующий ход. Достал нос из вагины, опустился чуть ниже на подушке и поймал губами этот розовый плотный комочек. Аннушка охнула, задрожала всем телом, сжимая бёдра. Я понял, что нашёл клад. Почему-то вспомнился детский фильм «Приключения Электроника» с репликами Басова, который твердил что-то типа: «Урри, найди, где у него кнопка!» Я нашёл, где у ведьмы кнопка! Был чрезвычайно горд и собирался использовать находку на всю катушку. Я продолжил нажимать на «кнопку», посасывал её, теребил губами. Анна громко заохала, задёргалась спазмами, повалилась на бок, затем на спину, раскинув ноги и руки, закрыв глаза. Теперь это была МОЯ женщина. Я догадался, что она пережила нечто, подобное моему выплеску спермы. Я ринулся продолжать дело, не подумав, что она, может быть, устала, подобно мне. Я навис над ней, перекинул ногу — мы словно поменялись местами в позе. Теперь я уже ничего не искал, а прижал губами клитор, затеребил его языком, завозился лицом по промежности.

 — Да. Ещё. Но не спеши, главное, не спеши.

Я перешёл на лобок, бёдра, низ живота, ходя большими кругами, но неизменно возвращаясь к «кнопке». Вероятно, это было то, что надо. Аннушка постепенно начала извиваться, потирая ногу об ногу и вращая бёдрами. Вскоре она застонала вновь, коротко вскрикнула и забилась в новом оргазме. Ещё более бурном, с сотрясанием тела, подтягиванием ног к груди, и катанием по кровати с боку на бок.

 — Мамочка, — услышал я сдавленный голос.

Созерцая свой триумф, я обратил внимание, что всё то время, пока я неистово ласкал ведьму, она умудрилась лишь слегка поглаживать меня ладонями, да пару раз лизнуть яички и основание члена. Лаская её сверху, у меня мелькнула мысль о том, как было бы здорово, если бы она взяла в рот мой член. Ведь он был так близко от её губ, и в таком удобном положении. Но тогда бы я точно «взорвался» вновь — напряжение было высоко и искало выхода. Уделяя внимание ведьме, я отвлёкся от себя — вероятно, она контролировала и это.

Аннушка открыла глаза, посмотрела на выражение моего лица, перевела взгляд на член и улыбнулась. Что за женщина! Она всё знала и понимала без слов!

 — Спасибо, Андрюшенька, ты умница. Ты не школьник. Ты настоящий мужчина. Внимательный и понимающий. Ты всегда будешь иметь успех у женщин, если сохранишь в себе эти качества. Это Я тебе говорю. Теперь твоя очередь. Иди ко мне, хороший, — произнесла она и призывно раздвинула ноги, приподняв их в коленях.

Я встал перед ней на коленях и задрожал от возбуждения. Она вновь улыбнулась:

 — Как всегда, не спеши.

Я прилёг на знахарку, боясь надавить на её тело и гадая, как же это можно попасть членом в вагину вот так, не глядя. Но проблем с ведьмой, как всегда, не возникло. Она неуловимо подалась мне на встречу, легко поймала нужное направление. Член беспрепятственно скользнул в горячее и влажное лоно. Аннушкины ноги сплелись голенями за моей спиной, я качнул телом, ловя ритм. Она обвила меня локтями, гладя спину вдоль позвоночника. Ритм, у меня, честно говоря, не получился. Ведьма подавалась мне навстречу, я ускорялся с каждым ударом, ощущая, может быть в первый раз в жизни, себя мужчиной. Оргазм стремительно приближался, и я застонал. Аннушка приподняла моё тело, выскользнула змеёй, на ходу поймав ладошкой член. Она быстро воспроизвела кулачком ритм, я заскрипел зубами и выстрелил струёй спермы, которую ведьма приняла в рот. Я содрогался лёжа на спине, а Анна, обхватив головку члена губами, пила мой сок.

Расслабившись, я понял, насколько устал. А ведьма потирала мой лобок, лукаво поглядывая на меня. Я посмотрел на свой пах и обомлел — припухлость грыжи, раньше выделявшаяся явно, сошла почти на нет.

 — Ну вот и полечились, — улыбнулась Аннушка, — а ты отдохни пока.

Я, глубоко удовлетворённый, полный впечатлений и измученный бурным сексом, с чувством выполненного долга, прикрыл глаза, вздохнул несколько раз глубоко, и, уснул...