Мне уж тридцать минуло, когда моя тётка осталась вдовой. Тётка - то она мне, конечно, больше по должности. Она старше меня на четыре года, росли вместе, потому что она жила у нас и была мне скорее старшей сестрой. Вместе ходили в школу, за одним столом делали уроки, вместе бегали на улице. Так какая же тётка?
Жила она в деревне на краю географии. Дом, хозяйство, пара детишек. Хоть и плохонький был мужичишко, но был. И в дому, и в поле, и вообще. И жили так себе, скорее плохо, чем хорошо, но всё же. И вдруг осталась одна. Тяжко. Взял я отпуск и поехал помогать родному человеку. После смерти её мужа прошло уж более, чем месяцев девять. За это время были наездами, с разовой помощью. А тут лето, надо к зиме готовиться: сено там всякое, дрова, прочее. Детишек в пионерлагерь отправила, чтобы под ногами не путались. Вот и впряглись мы в работу. Отпуска всего месяц, а работы непочатый край.
До сенокоса решили подправить во дворе кое-что, в дому ремонт, так по мелочи. Примерно через неделю стало мне не комфортно. Мужик я молодой, бабу надо, да ещё тётка, считая меня чуть ли не братом, голой задницей сверкает, игнорируя, по причине жаркой погоды, трусы. А посмотреть есть на что. Сама она роста мелкого, но в теле, пышная вся такая, вроде сдобной булочки. Есть за что подержаться и на что лечь. Что груди, что попа, что всё остальное. Да ещё и голод телесный. Вот оно и накладывается.
Помню, когда в тайге месяца два сидели, готов был из берлоги медведицу вытащить и раком поставить. Тут не тайга, да и тётка не медведица, но желание от этого не пропадает, а лишь усиливается. Работаем, или сама по двору что-то делает, наклонится, а платьице чуть задницу прикрывает. Вот оно и задирается, и всё наружу. И ягодицы пышные, и складка пилотки, и волоски на губках половых. У меня трусы лопаются от напряжения, впору вздрочнуть, дабы напряжение сбросить. В ушах звон, в глазах звёздочки. И не мальчик, вроде бы, а вот поди ж ты. Нет, так я долго не протяну.
Помылись в бане, отдыхаем под навесом. У неё прямо у бани навесик, лавочка, столик. И черёмуха всё это ветвями своими прикрывает, прячет от постороннего взгляда. Да и какой взгляд, коли баня в глубине двора. На столе настоечка, закуска, кушаем, запивая еду сладким напитком. После бани тётушка под платье совсем ничего не надела, тело просвечивает. Платьице тоненькое, да ещё от времени обветшало, ткань стала ровно марля. Мы уже немного пьяненькие, разговариваем.
О чём бы не вёлся разговор, всё одно свернет на проторённую стезю: тема секса. Началось-то всё невинно. просто спросил, есть ли у неё кто на примете на совместную жизнь. Не век же вдовствовать. И она ответила, что в деревне таковой вряд ли найдётся, потому как все при месте. И это вот баб избыток, а мужики в страшном дефиците. А стать подстилкой ради ублажения тела, так потом от дурной славы не отмоешься. Она, конечно же, была бы рада найти кого-нибудь, да как на это дети посмотрят, да и где найти мужика, а организм, зараза, требует, ведь ей ещё и сорока нет.
Потом свернули с темы тёти на тему моей семейной жизни. Поговорили. А дальше выпили ещё немного и разговор стал совсем уж свободным. Тётка со смехом вспоминала, как мы дурачились в детстве, наши проказы и как нам за это попадало. Ведь папенька, упокой Господь его душу, считал тётю своей старшей дочерью и потому драл её так же, как и меня. Задирал подол, спускал трусы и охаживал ремнём по голой сраке. А потом мы демонстрировали друг другу следы ремня, жалели друг друга и вынашивали планы мести. Не отцу, а тому, из-за кого, как мы считали, нам попало. И тётка сказала, что у неё, по её впечатлениям, ещё остались на заднице рубцы после отцова ремня. И не кочевряжась, продемонстрировала мне свой зад, едва я её об этом попросил. И всё!
Наклонившись грудью на стол, задрав платье, показывала свои ягодицы. Стерпеть смог бы разве что покойник. Да и у него, скорее всего, встал бы на такую задницу. Белая, пышная, ягодицы слегка разошлись и меж ними пятнышко ануса, а пониже - что за прелесть! - сомкнутые губки пирожка. Едва прошептав осипшим голосом: " Дай пожалею!" - присосался к попе поцелуем, обхватив бёдра и рука сама зашарила меж ног, проникая в глубь пирожка, чувствуя на пальцах жар и влагу истосковавшегося влагалища. В детстве мы так жалели друг друга после порки, дуя и целуя попы. Тётя не стала говорить ничего, про то, что её надо отпустить, что племяннику невместно в тётиной писке шарить, а тем более совать в неё пальцы. Вместо этого она ещё шире развела ноги и плотнее легла грудью на стол, сдвинув в сторону выпивку и закуску. Попа сама по себе приподнялась, раскрыв бутон. удержаться можно было бы, будь я чуток трезвее. А сейчас работали инстинкты. Трико вместе с трусами слетели мигом и вот уже головка
ищет вход, жадно готовясь порезвиться в тётиной пещере.
Попал сразу и резко, так что она ойкнула, вошёл. И тётина попа, не дожидаясь моих движений, резко и быстро пришла в движение, насаживаясь на конец, со стоном, с аханьем, мычанием и оханьем. Тётя задала бешеный темп и кончила задолго до меня. И едва переслала сокращаться её вагина, снова заработала попой, насаживаясь на конец. Теперь она двигалась спокойно, стараясь насадиться поглубже, насладиться инородным, но таким желанным предметом, в своей пиписке. И я не обманывал её ожиданий.
Просунув руки под платье, нашарил груди. Она приподнялась слегка, потом опустилась и её груди оказались в моих ладонях. Рост тётки позволял одновременно буравить её дырку и тискать титьки. И мы, тяжко дыша, двигаясь неторопливо, наслаждались процессом. Тётка мотала головой, постанывал, волосы её разметались по столу чёрным шлейфом. Но вот попа её задвигалась быстрее и я не стерпел, выстрелил сперму. Пока конец не опал, тётя успела догнаться и тоже замерла, прижав зад к моему животу, только лишь дрожь пробегала изредка по телу да мышцы влагалища сокращались всё медленнее и реже.
Ни упрёков, ни пустых разговоров. Всё просто и буднично, как происходит меж мужем и женой. Придерживая рукой подол, сверкая голым задом, тётя пошла назад в баню, приглашающе махнув рукой. Раз зовут - надо идти. Оставив одежду на лавочке, пошёл следом. Вечерняя прохлада холодила голую задницу. Всё же тело не так реагирует на прохладу, как зад. Он ведь всегда спрятан под трусами, штанами и ещё чёрт знает какой одеждой. А тётя уже мылась, согнув ноги и выставив лобок вперёд, и вода стекала по волосам, по ногам, брызгала на пол.
— Чё уставился? Мойся давай!
— А ты помой.
В детстве тёте приходилось мыть моё хозяйство. Чего уж греха таить: баловались мы с ней понемногу, а результатом этого баловства были следы спермы на её и моём телах. Так что ничего нового и особого не произошло. Просто мы вновь окунулись в детство. Только вот тогда не проникал я в неё, всё с краешку, меж ляжек да меж ягодиц. Тётка намылила меня, стала смывать пену, поливая из ковша.
— Отрастил-то какого красавца! А был совсем маленьким, с палец, ну чуть побольше. Ух, какой сладенький! Дай я его поцелую.
Опустившись на колени, поместила головку в рот и с удовольствием обсосала, потом выпустила её, поцеловала, снова поместила в рот и продолжала сосать, урча от удовольствия, как кот над сметаной. Ясно, что организм, так долго обходившийся без женской ласки, отреагировал правильно. То есть член стал набухать, увеличиваться в размере, и поднялся к самому потолку. Тётя удовлетворённо выпустила изо рта эту соску.
— Ты ещё можешь? Мой-то, покойник, теперь бы пару дней не подходил.
Некогда разговоры разговаривать, когда стоит. Это дело такое, требующее решительных и быстрых действий. И я разложил тётину тушку на лавочке, развёл ноги в стороны и наклонился над её телом.
Настоящие бабы манду не бреют. Некогда им заниматься такой ерундой. Что от природы дано, то и есть. Ну, может быть, слегка ножницами укоротит поросль, когда уж сильно разрастётся, а так никто и никогда не бреет. Только если вот на аборт идёт. Тогда да, тогда нужда заставляет. Чёрные, слегка кучерявые волосы покрывали лобок, робко забегали на губы, несколько совсем уж осмелевших окружили анус. Тётя, разведя ноги, прижав их к груди, отчего вся раскрылась, ожидала от меня каких-то действий в продолжение начатого на улице. Разведя рукой в стороны половые губки, наклонился ещё ниже, встав на колени, и втянул в ноздри аромат тётиной пизды. Пахло вкусно: свежим телом, мылом, слегка мускусом. Губки, казавшиеся такими крупными, разошлись, явив миру внутреннее содержание: розовая плоть малых губ, синюшная фасолина клитора, слегка открытое отверстие входа. И всё это покрыто влагой, смазкой, всё блестит в свете лампочки. Удержаться невозможно.
И я накрыл своими губами её внутренние губы, всосал в себя клитор, присосался клещём. Как она заводила задом! Как подалась навстречу! А какие звуки понеслись из её приоткрытого рта! Руки, что держали под коленями согнутые ноги, обхватили мою голову, бросив колени на произвол судьбы, вдавили её в мокрую плоть, плотно прижав и не давая возможности вырваться. Бёдра сжали мне уши, напряглись, поднимая зад от лавки на всю возможную высоту, отчего тело её встало почти что на мостик. Желание помочь ближнему своему присутствует почти у всех. Я не исключение. Вставил в тётушкину пиписку пару пальцев, начал шевелить ими, помогая достичь пика наслаждения. А она, бедняжка, всё не могла разрядиться, всё чего-то не хватало. Соки её, выделяясь из дырочки, стекали по ягодицам, смачивали анус и собирались лужицей под попой. Меня осенило
— У меня же вторая рука свободна!
Хорошо смазанная дырочка легко пропустила палец в попу. И теперь тёткины дырки пальцы буравили с обеих сторон. Стерпеть такое выше человеческих сил. Едва не свернув мне шею напряженными бёдрами, она закричала, одновременно с криком освобождаясь от напряжения. Её мышцы внутри влагалища и ануса сжались, затрепетали, бёдра сильнее сдавили мне голову и она замерла.
Расслабившись и отпустив меня на волю, уронила ноги по сторонам лавки. Тело всё ещё вздрагивало, раздавались всхлипы. Я начал пристраиваться поудобнее, горя желанием получить свою долю удовольствия. И вдруг из тётушкиной пиписки ударила струя. Горячая моча попадала мне на грудь, стекала по животу, а струя всё не кончалась.
Всему наступает конец. Иссякла и струя. Тётка лежала расслабленно, из зажмуренных глаз текли слёзы, тело вздрагивало от рыданий. Я, сидя в изголовье, целовал глаза, щёки, лоб, губы, успокаивая и уговаривая её. Рыдания стихли. Тётка резко села на лавке.
— Ну чего ты ревёшь? Обидел?
— Срамота какая! Уссалась!
— Бывает, ничего страшного.
Её указательный палец упёрся мне в грудь, голос стал обличительным. Прямо прокурор на процессе.
— Это ты виноват!
Это у неё с детства. Что бы ни случилось, виновны все, кроме неё. Обличительная речь длилась недолго. Глянув на меня, на то, что стояло внизу живота, молча перекинула ногу через лавку, встала, упершись лобком мне, стоящему на коленях, в лицо. Прижала голову к себе, впечатав нос в волосы лобка, отпустила и резко развернувшись, наклонилась, упершись руками в лавку, выставив зад.
— Давай!
Чего давать было ясно без уточнений. Ну я и дал.
Тёткина манда была мокрая до невозможности. Я ничего не чувствовал, скользя в этом скоплении влаги. Попка, расслабившись, выставила бесстыдно коричневое пятнышко ануса.
— Почему бы и нет? Палец ведь там был.
Извлёк головку из влагалища, прижал её к попе. Тётка напряглась, сжалась.
— Больно будет!
— Потерпи. Я осторожненько. А лучше сама. Я его подержу, а ты сама.
Расслабилась, начала надвигаться малой скоростью на конец. И когда головка проскочила самое узкое место, подготовив путь для всего остального, на садилась почти что рывком. Ойкнула. Потом ойкнула ещё раз, когда я двинулся на выход. И ещё раз, когда снова вошёл. А потом ойканье прекратилось, сменившись сопением и хрипением двух человек, да ещё шлепками живота о попку.
Сидим на лавочке, отдыхаем. Тётя сидит рядом, я обнимаю её.
— Ты как? Больно?
— Нормально.
— Извини, что я так. Это у тебя впервые?
— С чего ты взял?
— Муж?
— Нет.
Меня, по большому счёту, совершенно не интересует, кто и когда драл тётку в задницу. Меня интересует настоящий момент. Пока что я повелитель всех её дырок, начиная от ротика и заканчивая попой.
Спать легли вместе, на одной кровати. Обнявшись и прижавшись голыми телами, немного поцеловались и уснули. Всё же устали оба.
Да здравствует утренний стояк. Это когда ты ещё толком не проснулся, а у тебя уже стоит и требует разгрузки. И разгружаться есть куда. Вон она, тётушка, сопит, свернувшись калачиком, устроившись уютно под боком у племяша. Но с тылу я её имел вчера и не раз, а вот по людски, глядя в глаза, это надо сделать. И чем скорее, тем лучше. Едва прикоснулся ладонью к лобку, сама развернулась на спину, раздвинула ноги, поднимая и сгибая их в коленях, упираясь ими в матрас и приподнимая зад. И всё это с закрытыми глазами. Приглашение более чем явное. Я им и воспользовался.
Едва отвалился в сторону, выплеснув утреннюю порцию спермы, она соскочила с постели и побежала, прижимая рукой пиписку. Вернулась через некоторое время, забралась на кровать, прижалась.
— Чуть не уссалась. Срам какой, кто бы увидел.
— Какой срам?
— Голая тётка у крыльца ссать села.
— Так не видел же никто.
— Хорошо, что рано.
Полежали, понежились. Помял её мокрую, в моей сперме и её выделениях пизду, она помассировала хуй, поиграла с ним. Вчерашней реакции не наступило и пришлось вставать.
В обед, перекусив, завели мотоцикл, оставшийся от свояка и поехали смотреть покос. Посмотрели. А там такие кустики! М-мм! Как было не разложить в этих кустах тётю? Ну и разложил. Едем назад. Она сидит сзади, прижалась. Мотоцикл катится не спеша.
— Я совсем сдурела. С племянником. И не стыдно, ну не капельки.
А рука её скользнув ниже, нащупала что-то интересное и пытается извлечь это что-то из штанов.
— Сиди нормально, а то врежемся куда-нибудь.
— А давай съедем в сторонку. Ну не надолго. Я только поиграю.Правда-правда.
Ну что ты будешь делать с этим ребёнком? Игруленьки ей.
— Да я правда ещё не хочу.
— И не надо. Я поиграю, а ты отдохнёшь.
Усадив меня на травку и стянув до колен одежду, играла с вялым прибором, который пытался подавать признаки жизни, но не мог. Обессилел совсем. Она его и мяла, и целовала, и сосала. Никак. Робко заглядывая мне в глаза, попросила
— А ты можешь....ну....ну как вчера?
— Ртом?
— Да!
И пока клиент не передумал, быстро стянула брючишки, трусики и легла, раскинув ноги, не забыв подтереться трусами. Больше-то нечем.
Не стал повторять вчерашнее. Просила поиграть - играй. И потому расположился ногами к её голове. Понятливая. Легла на бок, приподняв ногу и раскрывая свою красавицу, позволяя мне присосаться к ней. Сама же взяла в плен моего красавца.
Он так и не поднялся. А вот тётя насладилась вполне. И ехали домой счастливые. Она, потому что получила желаемое. Я, потому что доставил ей удовольствие.
Так и пошло. Предвидя скорое расставание, тётя выжимала из меня все соки. Все её фантазии, все помыслы исполнялись сразу и безоговорочно. И в любом месте. И в любое время. К моим услугам были готовы все дырочки. Тем более, что несколько дней на одну из них было наложено табу в связи с некоторыми причинами чисто физиологического характера. Две другие заменили её.
— Из пионер лагеря вернулись дети. Стало чуть напряжнее, но место и время всегда находилось.
Пришла пора прощаться. Последнюю ночь выжали из себя всё, что можно. Когда шёл на остановку, меня штормило. И у тёти видок был не лучше.
— Когда приедешь ещё?
— В выходной.
— Я ждать буду. Я хамка, ненасытная тварь, но я и сейчас хочу.
— Странно, но я тоже.
Вроде нечаянно проведя рукой убедилась в правоте моих слов.
— Может завернём куда?
— День божий, народ снуёт.
— Да что народ, не видели, что ли?
И она таки утянула меня в потаённый уголок, быстро избавившись от трусов и встав раком.
— Ну что ты так долго? Кончай!
— Н могу.
— Давай туда.
— Куда?
— В жопу давай. На автобус опаздаешь.
Туда пошло нормально, кончил быстро.
Сижу в автобусе у окошка. Тётя машет рукой.
— Приезжай! Я буду ждать! Я всё приготовлю!
И только мы с ней знали, что она обещала приготовить к моему приезду.
