Промозглый ветер дул мне в спину, гнал от института, будто выталкивая из эпицентра чумы. Я шёл, не разбирая дороги, и в голове, снова и снова, как заезженная плёнка самого мерзкого порно, крутился тот самый момент.

Не само видео. Видео я уже видел. Переварил. С ним даже смирился. Нет. Тот момент, когда она появилась в дверях.

Карина. В своём дурацком, нежно-голубом, летящем платье. Сделанное лицо, лёгкая улыбка королева, явившаяся на свой скромный бал. И этот взгляд -сначала недоумение, потом медленное, как провал в бездну, осознание. Глаза, бегающие по рядам, по моему лицу, по экрану, где её, блять, крупным планом, в формате IMAX, поливали струёй мочи.

Я чувствовал, как по моим губам ползёт улыбка. Кривая, нервная, неподконтрольная. Да, чёрт возьми, мне это нравилось. Нравилось её унижение. Эта нелепость, этот крах всего её хитрого, выстроенного годами фасада.

Я представил, как она делает шаг вперёд -её спасительный, полный мольбы взгляд, обращённый ко мне. И тут же -этот идиотский, дешёвый треск рвущейся ткани. Как в плохой комедии. Её платье, этот символ её невинности, предательски зацепилось за парту и расползлось по шву. Она стояла, полуголая, прижимая к груди тряпки, с размазанной тушью и соплями, пуская пузыри, как ребёнок.

А этот крик с галёрки: «ШЛЮХА!»

Он был идеален не сочувствия, а издёвоки, свисты, похабные комментарии. Они не видели в ней жертву. Они видели то, чем она и была -разоблачённую, грязную шлюху, которая пришла не в тот зал и получила по заслугам.

И я сидел. И смотрел. И внутри меня бушевало нечто отвратительное и сладкое. Это была месть. Месть за все её лживые «Я в библиотеке», за её «Он хороший, мы хотим семью», сказанные с чужим членом во рту. Месть за то, что она заставляла меня чувствовать себя нищим, лысеющим ублюдком, которого она, такая прекрасная, по какой-то нелепой ошибке допускает до своего тела.

А теперь это тело, её священная частная собственность, видели все. Каждую складку, каждую каплю чужой спермы, каждую позорную секунду её утех. И она стояла в центре этого цирка, жалкая и нелепая. Не богиня. Не хитрая лиса. А просто глупая, испуганная девчонка, попавшая в капкан собственного вранья и пошлости.

Я зашёл в первый попавшийся подворотне и, прислонившись к холодной, обшарпанной стене, достал телефон. Мои пальцы сами нашли то самое видео-сообщение. Её заплаканное лицо. «Паша, прости... Я не знаю, кто это сделал...»

Я отключил звук и просто смотрел на неё. На эти искажённые рыданием губы, которые так сладко умели врать. И снова эта улыбка, липкая и нехорошая, поползла по моему лицу.

«Не знаешь, кто? -прошептал я в экран. -А кто, блять, знал про «Леру»? Кто знал, куда и когда тебя совать?»

Я сунул телефон в карман и пошёл дальше. В голове было пусто и светло. Как после хорошего, крепкого дроча. Оставалась только приятная усталость и сладкий, ядовитый привкус чужого позора на языке.

Вечером телефон снова вздохнул синим светом. Карина. Голосовое.

«Паш… Паша… Прости, я… я немного выпила. Одна. Не могу… Не могу никуда. Выйди, пожалуйста? Поговорим. Я в нашем парке, на той скамейке…»

Голос был влажным, заплетающимся. В нём не было ни театральной истерики, ни привычного стального стержня. Только раздавленная, пьяная тоска. И это не разжалобило. Это вызвало во мне новое чувство -холодную, тягучую злобу. Не огонь, а лёд. Злорадство кончилось, теперь была другая стадия -осознание всей глубины её падения, и мне захотелось подойти поближе и рассмотреть её упадок во всех деталях.

Я ответил коротко: «Иду.»

Дорогу в парк я помнил с закрытыми глазами. Мы гуляли здесь бесчисленное количество раз. Она смеялась, цеплялась за мою руку, рассказывала о своих амбициях. А теперь… теперь я шёл к ней, и в голове, будто назло, всплывали самые отборные, самые грязные кадры.

Те, где она просто сосала или её трахали. Где она, смотря в камеру тем самым хищным взглядом, который сводил меня с ума, говорила: «Лера. Меня зовут Лера». Где её грубо шлёпали по заднице, и она не морщилась, а лишь глубже насаживалась на член. Где на её разгорячённое, залитое спермой лицо лилась тёплая струя, а она подставлялась, открыто и жадно, и её губы растягивались в той самой, знакомой ухмылке.

Я вспомнил звук -тот мерзкий, влажный хлюп, когда её пизду растягивал толстый, жилистый член того татуированного ублюдка. Вспомнил, как её тело судорожно сжалось, и из неё, вокруг входящего и выходящего хуя, брызнула прозрачная жидкость. Сквирт. Публичный, пошлый, не для меня. Для камеры. Для этих анонимных уродов в чате. Каждый шаг по гравию парковой аллеи отдавался в висках. Мои руки в карманах сжались в кулаки. Я не хотел её утешать. Я хотел прийти и ткнуть её носом в это. Напомнить. Увидеть, как на её пьяном, размазанном лице появится новая порция стыда. Мне хотелось быть палачом, который знает все подробности казни. И вот она. Сидела на старой скамейке, сгорбившись, и выглядела не просто потрёпанной. Она выглядела как шлюха после тяжёлой смены. Тот самый «прикид», в котором она, должно быть, ушла со съёмочной площадки: короткая юбка, чёрные чулки с затяжками, дешёвые лабутены на высоком каблуке. Всё это было мятое.

Но дело было не в одежде. А в том, что было на ней. Волосы, собранные в небрежный пучок, были тусклыми, слипшимися у висков -не от геля, а от высохшей помады и того липкого, белесого налёта, который я уже видел на том её селфи. Лицо было без косметики, землистым, под глазами -фиолетовые тени усталости. А ещё... от неё пахло. Смесью дешёвого парфюма, чтобы заглушить, и чем-то кисловатым, телесным. Потом, спермой, чужими руками. Было видно, что она не мылась. Что она просто дошла до ближайшего магазина, купила бутылку джина и приползла сюда, на нашу скамейку, как последнее прибежище.

Она была не просто жалкой. Она была грязной. Выжатой. Использованной. И тыкать в это пальцем было всё равно что тыкать палкой в дохлую кошку на обочине -никакого отклика, только вонь.

Я молча сел рядом. Скрип гравия под ногами прозвучал оглушительно громко. Она подняла на меня глаза. В них не было ни вызова, ни хитрости. Только пустота. Глухая, бездонная усталость.

«Ты пришёл...» -её голос был хриплым, простуженным.

Я не ответил. Просто смотрел на неё. На ту самую Карину, которая сводила с ума пол-института. Теперь она была похожа на тень. На пачку из-под сигарет, смятую и брошенную под ноги.

И я понял, что мой гнев кончился. Потому что передо мной уже не было той Карины. Та Карина -хитрая, красивая, двойственная -умерла там, в той аудитории. Осталось только это -грязное, несчастное существо, которое даже ненавидеть уже было неинтересно.

Она потянулась к пакету у своих ног, достала смятую пластиковую бутылку с мутной жидкостью и дешёвую плитку шоколада.

— С чего же начать, Паш... Выпьешь со мной? -её пальцы дрожали, когда она откручивала крышку.

— Да, -ответил я. Мне было нужно, чтобы она говорила. Чтобы этот яд вышел наружу.

Она сделала глубокий глоток, поморщилась и передала бутылку мне. Я тоже глотнул. Джин обжёг горло, но внутренний холод не проходил.

— Я... я хотела во всем признаться. Ещё тогда. Но не хватило духу. Потому что я... я правда люблю тебя.

Эти слова повисли в воздухе мёртвым грузом. Они ничего не весили. Были пустышкой.

— Но всё началось... -она закашлялась, -всё началось с вписки. И моего бывшего. Игоря.

Имя прозвучало как ругательство. Я его помнил. Подтянутый мажорчик на дорогой иномарке.

— Из-за него я попала в долги. Сначала был азарт... вещества. А потом... микрозаймы. Я брала, чтобы ему помочь. А он... он меня втянул. По самые.

Она снова потянулась за бутылкой. Я отдал её.

— Я понимаю, что меня это не оправдывает. Ничего не оправдывает. -Она говорила в пространство перед собой, не глядя на меня. -Сначала было просто... отсосать. Я уже была с тобой. Но алко-голь, вещества... и вот уже... -её голос сорвался, -уже член по горло у меня во рту. А другие ребята... другие ребята снимают на видео, как я сосу. А Игорь... Игорь смеётся. Говорит, что я рождена для этого.

Она замолчала, сжав бутылку так, что пластик затрещал.

— А потом эти видео... они уже были не у него одного. Потом пошли звонки. Незнакомые мужики. Предлагали "подработать". Сначала просто позировать. Потом

— Ты сейчас опять со съёмок?- перебил я её монолог

— Да, -ответила она стыдливо, но в этом стыде не было раскаяния. Была усталая констатация факта. -Врать нет смысла. По мне же видно.

Она помолчала, глядя на свои руки, а потом её взгляд стал странным -вызов смешался с апатией. Медленно, почти ритуально, она откинулась на спинку скамейки, скользнула ладонью по внутренней стороне бедра и задрала короткую юбку.

Я замер. Это было не соблазнение. Это было что-то другое. Жест полного самоуничтожения.

Её пальцы крючком зацепили край тёмных кружевных трусов и отодвинули их в сторону, обнажая лобок и сжатую, влажную щель. Она напряглась, и из неё, медленно, преодолевая сопротивление уставших мышц, выкатилась маленькая, мутно-белая капля. Она повисела на краешке, дрогнула и упала на потрёпанное дерево скамейки, оставив жирное пятнышко.

— Это сперма, Паш, -её голос был абсолютно плоским. -Одного из парней. Только это уже не съёмки. Меня сняли на час. По дешёвке. Без камер. Просто... чтобы использовать.

Я смотрел на эту каплю, на её бледную, обнажённую кожу, и почувствовал, как в паху знакомо ёкает. Не волна желания, а короткий, грязный спазм возбуждения. От этой похабной демонстрации. От того, насколько глубоко она упала. От того, что она показывала мне следы своего падения, как последнее, что у неё осталось.

Она увидела мой взгляд, скользнувший вниз. Увидела, как изменилось моё дыхание. И в её глазах мелькнуло что-то знакомое -тот самый огонёк хищницы, угасающий, но ещё живой.

— Немного возбудился? -прошептала она, и в голосе снова проскользнула та самая, старая Карина. Та, что знала все мои слабые места. -На свою грязную шлюху?

Она не убрала руку, оставив себя обнажённой. Эта струйка на скамейке была границей, которую мы перешли. Теперь мы говорили не о прошлом. Мы говорили о том, что происходит прямо сейчас.

— Я должна была раньше всё рассказать, -её голос стал тише,

— Но боялась, что ты уйдёшь. А теперь... теперь ты всё равно уйдёшь. Просто позже. Я молчал. Моя рука чувствовала её локоть, холодный через тонкую ткань куртки.

— Пойдём до отеля, -она указала на тускло светящуюся вывеску дешёвой гостиницы в соседнем квартале. -Там у меня... скидка. Посидим там. А то холодно.

«Скидка». Я понял, что это значит. Постоялый двор для шлюх и алкашей. Место, где её знали.

— Да, пошли, -ответил я. Мне было всё равно. Алкоголь разогрел кровь, а её исповедь, откровенная и грязная, как помои, лишь раскаляла меня сильнее.

Номер был таким, каким и должен был быть: пропахший хлоркой и старыми сигаретами, с просаженной кроватью и жирным пятном на потолке. Карина, словно сбросив груз, развалилась на краю кровати и продолжила, глядя в пыльный торшер.

Она рассказывала. Отрывисто, бесстрастно, как будто зачитывала протокол. О съёмках. О мужиках. О том, как её использовали по два, по три сразу. Как один заставлял её ссать в колготки перед камерой для какого-то извращенного шоу, а потом заставлял пить из бутылки, в которую кончили другие. Она говорила о деньгах, которые уходили на долги Игорю, на вещества, чтобы заглушить стыд. Она не просила прощения. Она просто констатировала факты, выворачивая наизнанку всё то, что я видел на видео, добавляя к этому новые, ещё более мерзкие детали.

И чем откровеннее, чем похабнее становились её рассказы, тем сильнее возбуждался я. Алкоголь туманил голову, смывая последние остатки морали, оставляя только голую, животную реакцию. Её падение, её абсолютная, тотальная испорченность всё это сводило меня с ума. Я сидел в потрёпанном кресле напротив и смотрел на неё, на эту красивую, разбитую девушку, превратившую свою жизнь в отхожее место, и мой член немилосердно пульсировал, требуя действия.

Она заметила. Её взгляд, остекленевший от алкоголя и горя, скользнул по моим штанам и задержался на явной выпуклости.

— Тебя это заводит? -её голос был хриплым. -Правда? Когда я рассказываю, как меня трахали, как на меня ссали? Тебя заводит, что твоя девушка -общая помойка?

Она медленно поднялась с кровати и подошла ко мне. Её движения были тягучими, пьяными. Она встала передо мной, расставив ноги, и положила руки на мои плечи.

— Ты такой же грязный, как и я, Паша, -прошептала она, и её дыхание, с примесью джина и чего-то кислого, обожгло мою кожу.

— Нет, Карин, это не так, -попытался я возразить, но голос прозвучал слабо и фальшиво. Отрицание было пустой формальностью, ритуалом, который мы обязаны были соблюсти.

— Но всё было именно так, -парировала она, и в её глазах плясали огоньки горького торжества. Она видела мою эрекцию, чувствовала напряжение моего тела. Она знала.

И она продолжила. Уже не глядя в потолок, а прямо мне в лицо, низким, простуженным шёпотом, вдалбливая в сознание каждую мерзкую деталь.

— Тот матрас, на котором мы сидим, Паш... он чище, чем тот, на котором меня имели в прошлый раз. Тот был в пятнах, липкий. И пах... пах старым потом и спермой. А тот мужик, с тату дракона на спине... он не просто меня трахал. Он заламывал мне руки и шептал на ухо, какая я шмара дрянь, и спрашивал, нравится ли мне, что мой парень никогда не будет смотреть на меня как на чистую. А оператор... он всё время комментировал. Говорил: "Давай, сука, подыми зад, выше, покажи всем, как ты любишь, когда тебя унижают". И я... я поднимала.

Она медленно, почти гипнотически, водила ладонью по моей груди, по плечу. Её прикосновение было тягучим, ядовитым.

— А потом был другой. Тот, что заставлял меня... ссать в колготки. Помнишь, я рассказывала? Он не просто снимал. Он заставил меня потом снять их... и надеть на голову. Сказал, что так я буду красивее. И я надела. И стояла на коленях, в мокрых, тёплых колготках на голове, а он снимал меня на телефон и смеялся. Говорил, выложит в сеть, пусть твой оценит.

Её пальцы скользнули ниже, к поясу моих джинсов, и начали расстёгивать пуговицу.

— И вот я здесь. С тобой. Рассказываю тебе это. А ты... -её рука проникла внутрь и обхватила мой член, твёрдый, как камень, -а ты слушаешь. И тебе это нравится. Потому что ты такой же. Ты любишь свою грязную шлюху. Ты всегда её любил. Просто боялся себе в этом признаться.

Она продолжала. Её рука двигалась в такт её словам -мерзким, откровенным, выворачивающим душу наизнанку. Казалось, она выискивала в памяти самое похабное, самое унизительное, чтобы вбить это мне в сознание.

— А помнишь того, с членом как у быка? -её шёпот был горячим и влажным в полумраке комнаты. -Тот, что кончил мне в глаз? Он потом смеялся, говорил, что теперь я вижу мир через его сперму. И я... я сидела и моргала, и эта липкая белая жижа размазывалась по ресницам... А он снимал. Крупно. И я улыбалась. Потому что заплатили.

Её пальцы сжали меня туже, движение стало резче, почти болезненным.

— А на той неделе... была съёмка, где меня связали. И не разрешали... ходить по-маленькому. А потом... потом разрешили. Прямо на пол. И заставили лежать в этой луже. Пока я лежала, один из них... писал на меня. Говорил, что поливает цветочек. А я... я чувствовала, как это всё смешивается... моя моча, его моча... и было так тепло... и так противно... и так... правильно.

Каждое слово было как пощечина. И каждое слово заставляло мой член пульсировать в её руке с новой силой. Я закрыл глаза, но картинки, которые она рисовала, были ярче любого видео. Я видел это. Чувствовал запах. Слышал звуки.

— Они иногда... использовали меня как урну, -её голос дрогнул, но не от стыда, а от какого-то извращённого возбуждения. -Плевали в меня. В рот. А я должна была... глотать. И говорить спасибо. И я глотала. И говорила. А один... один после этого поцеловал меня.

Она наклонилась ближе, её губы почти коснулись моего уха.

— Я вся пропитана этим, Паш. Вся. Изнутри. Моя пизда пахнет чужими членами и спермой. В горле стоит привкус чужих слёз и мочи. Я -помои. А ты... -её движение стало яростным, -а ты дрочишь на эти помои. Ты хочешь в них кончить. Потому что ты такой же. Ты мой. И мы оба -дерьмо.

Я не выдержал. Сдавленный стон вырвался из меня. Это было признанием. Капитуляцией. Её слова, её рука, эта адская исповедь -всё это достигло пика. Я кончил. Конвульсивно, беззвучно, содрогаясь всем телом, чувствуя, как волны стыда, отвращения и животного удовлетворения накатывают одна за другой.

Я сидел, тяжело дыша, не в силах пошевелиться. Она медленно убрала руку, вытерла сперму, о свои колготки. И несмотря на только что случившееся, мой член, будто одержимый, снова был твёрдым, напряжённым, почти болезненно готовым. Её откровения не удовлетворили его, они лишь распалили до безумия. Карина увидела это. На её лице не было удивления, только усталое понимание. Она приподнялась её юбка задралась, обнажая те самые чулки с затяжками. Она не снимала трусы, просто отодвинула пропитанную влагой ткань в сторону.

— Видишь? -её шёпот был хриплым. -Ты от меня уже не избавишься. Мы с тобой одной крови.

Она не спеша опустилась сверху, но не принимая меня внутрь. Она лишь прижалась к моему члену своей влажной, горячей щелью и начала медленно, почти лениво тереться о него. Трение было невыносимым, её соки смешивались с моими, смазывая, делая каждое движение жгучим и точным.

И она снова заговорила. Теперь её истории текли в такт этим похабным, мелким толчкам.

— На прошлой неделе... -она начала, её голос прерывался от лёгких вздохов, -был клиент... который платил, чтобы я... рассказывала о тебе. Пока он меня... сзади.

Она сильнее прижалась, и по моему телу пробежала судорога.

— Я рассказывала, какой ты... хороший. Как мы... хотим детей. А он в это время... -она замолчала, впилась пальцами мне в плечи, -он в это время... кончал мне в зад. И смеялся.

Она ускорила движения, её бёдра заходили ходуном, шурша

— А потом... он заставил меня... вылизать всё. С его члена сказать... что это... мой вкус.

От этих слов во рту встала настоящая, физическая горечь. Я застонал, мои руки сами впились в её бёдра, пытаясь вдавить её глубже, прижать к себе, чтобы остановить этот поток, но это лишь подхлёстывало её.

— Ты хочешь этого, -она не спрашивала, она констатировала, её глаза блестели в полумраке лихорадочным блеском. -Ты хочешь, чтобы я была грязной.

Она продолжала тереться о меня, её стоны и её мерзкие истории, её рука скользнула между наших тел, нащупала мой член, направляя его. Потом она медленно, с тягучим, влажным звуком, опустилась на него всей своей тяжестью.

Наши тела встретились с откровенным, громким хлюпом. Звук был неприличным, влажным, будто шлёпок по грязи. Он заполнил гулкую тишину номера. Внутри она была обжигающе горячей и невероятно тесной, но эта теснота была другой -не девственной, а уставшей, раздражённой, пропитанной чужими следами.

Карина на секунду замерла, её глаза закрылись, и по лицу пробежала гримаса -не удовольствия, а болезненного облегчения, будто она, наконец, заняла своё единственно верное место.

— Вот... -выдохнула она, и её голос сорвался. -Вот так. Чувствуешь? Чувствуешь, какая я там грязная? Вся изношенная. Вся... чужая.

Она не дала мне ответить. Её бёдра начали двигаться. Медленно, лениво, с тем же отчаянием, с каким она пила джин из бутылки. Каждое движение сопровождалось тем самым мокрым, похабным звуком. Хлюп. Чвак. Он отдавался в стенах этой убогой коробки, звук плоти о плоть, смешанной с потом, спермой и отчаянием.

— Они... они все оставили во мне след, -зашептала она, наклоняясь ко мне, её волосы пахли чужим парфюмом. -Их сперма... их пот..., наверное. А теперь... теперь и ты тут. Со всеми ними. Ты -один из них. Ты -мой главный клиент.

Она ускорилась, её движения стали резче, отчаяннее. Хлюпающие звуки участились, сливаясь в один непрерывный, влажный шквал.

— Кончи в меня, -прошептала она, и в её голосе не было просьбы, а был приказ. -Кончи в эту помойку.

— Карин, я щас... щас кончу... -вырвалось у меня хрипло, тело напряглось в предчувствии разряда.

— Давай, Паш, прямо в меня, -её шёпот был горячим и влажным в полутьме, её тело сжалось вокруг меня, выжимая последние капли пота и здравомыслия.

И в этот самый миг, когда моё семя бурно, пульсирующими толчками, заливало её изнутри, дверь в номер с грохотом распахнулась.

Ворвались двое. Тот самый таджик с ресепшена, мясистый, с потным лицом, и его друг, такой же грубый, пахнущий дешёвым пивом и потом. Они вошли, как хозяева.

— О-о-о! -растянул тот, с ресепшена, его глаза блестели похабным любопытством. -Гости дорогие, а без нас уж? Хорошо устроились!

Карина резко замерла сверху, её спина напряглась. Но она не сдвинулась с места, не попыталась прикрыться. Она просто сидела на мне, всё ещё чувствуя, как последние струи моей спермы наполняют её, а её собственная влага и моя смесь вытекали по моему члену на простыню.

Мужик подошёл ближе, бесцеремонно окинул её взглядом с ног до головы.

— Ну что, красотка, -его голос был хриплым, -тут двое мужиков, лет сорока, в соседнем номере. Увидели тебя, когда заходила. Говорят, знают тебя по видео. Хотят познакомиться. Примешь? Деньги хорошие дают.

Он говорил это прямо пока мы были ещё соединены. Пока я был внутри неё. Это был самый сюрреалистичный и самый отвратительный момент в моей жизни.

Карина медленно повернула к нему голову. Её лицо было пустым. В нём не было ни стыда, ни злости. Только усталая покорность.

— Пусть подождут минут десять, -абсолютно ровно сказала она. -Я сейчас.

Прежде чем выйти, громко хлопнул ладонью по её ягодице, оставив красный отпечаток на бледной коже.

— Быстро, шлюха, не задерживай клиентов, -бросил он с порога, и дверь захлопнулась, оставив в комнате тягучую, позорную тишину.

Мы остались в той же позе. Я -всё ещё внутри неё, чувствуя, как семя медленно вытекает. Она -сидя на мне, сгорбившись, её спина вздымалась от тяжёлого дыхания.

— Ты... трахалась с ним? -спросил я, и мой голос прозвучал глухо, будто из соседней комнаты.

Она покачала головой, не глядя на меня.

— Нет. Только сосала. Ему и его другу. Один раз. Когда не было денег на долг.

Она сказала это так же буднично, как могла бы сказать «сходила в магазин». В этом не было ни вызова, ни сожаления. Констатация факта её реальности.

Потом она медленно, с мокрым звуком, приподнялась, освобождая мой член. Она повернулась ко мне, её лицо было маской усталой отрешённости.

— Ну что, думаешь, стоит? Не стоит? Идти к этим двум? продолжение https://boosty.to/diholeass