Персонажи:

Лера: 25 лет, худощавая спортивная, жизнерадостная брюнетка. Небольшая, упругая грудь, узкие бедра.

Сергей Алексеевич: 52 года, сосед Леры, опытный турист, суровый, прагматичный, с железной волей.

Саша: 17 лет, сын Сергея Алексеевича, сильный, выносливый, застенчивый. Никогда не состоял в отношениях. Испытывает робкую симпатию к Лере.

Выходные Леры в промозглой квартире нависали тоской. Поэтому, когда Сергей Алексеевич, встретившийся в подъезде, вскользь упомянул о коротком походе с сыном в ближний лес ("На ночь, проветриться"), Лера импульсивно согласилась.

– Слякоть, холод, лес после дождей – не сахар, – предупредил сосед.

– Я справлюсь! – бодро заверила Лера, представляя романтичные картинки из инстаграма.

Она надела лучшее, что нашла для похода:

Хлопковое термобелье (бежевая майка-тельняшка и лосины), плотную флисовую кофту синего цвета, ярко-розовую непромокаемую куртку и синтетические треккинговые штаны черного цвета. На ноги надела кожаные кроссовки с водоотталкивающей пропиткой.

Запасной одежды, носков или даже шапки она не взяла – "Всего на ночь!".

Погода встретила их моросящим дождем и пронизывающим ветром еще на остановке. Лесная тропа превратилась в грязевую реку. Через полчаса кроссовки Леры промокли насквозь, ноги заледенели. Флис под курткой стал влажным от пота и проникшей сырости. При переправе через ручей по скользким камням Лера поскользнулась и села в ледяную воду по пояс. Штаны промокли мгновенно, куртка спасла только верх. Она дрожала, но пыталась улыбаться:

– Ничего, дойдем!

Сергей Алексеевич хмуро буркнул:

– Терпи, скоро будет привал.

Дождь усиливался, превращаясь в ливень. Грязь засасывала по щиколотку. Лера шлепала по лужам, не разбирая дороги. Ее розовая куртка давно перестала "дышать", превратившись в мокрый кокон. Флисовая кофта промокла насквозь, тяжело нависая на плечах. Термобелье – майка и лосины – пропитались потом и влагой, липко облегая тело. Холод проникал в кости, дрожь становилась неконтролируемой. Зубы выбивали дробь. Лицо побелело, губы посинели.

– становись, – резко скомандовал Сергей Алексеевич, видя ее состояние.

Он подошел, оценивающе ткнул пальцем в ее куртку, потом в штаны.

– Все промокло. До нитки. Эта мокрая тряпка только вытягивает тепло. Снимай. Всю верхнюю одежду. И штаны. Останешься в термобелье. Быстро!

Лера остолбенела.

– Что?! Нет! Я не могу! Саша же...

– Саша отвернется! – рявкнул Сергей Алексеевич.

– Смотри на себя! У тебя гипотермия начинается! Мокрая одежда – верная смерть в такую погоду! Снимай, или я велю Саше снять с тебя силой! Это не шутки!

Стыд жглом прошелся по телу. Под ледяным дождем, перед спиной отвернувшегося Саши, Лера дрожащими руками сняла розовую куртку, затем промокшую флисовую кофту. Потом, едва сдерживая рыдания, стянула тяжелые черные штаны. Она осталась в бежевой майке-тельняшке и таких же бежевых лосинах. Ткань была мокрой, полупрозрачной, откровенно обрисовывая контуры небольшой груди, сосков, линии бедер, лобка и половых губ, хорошо что майка была достаточно длинной и прикрывала её бедра. Она скрестила руки на груди, пытаясь прикрыться, чувствуя себя абсолютно голой, несмотря на одежду. Холод ветра, бьющего по мокрой ткани, заставил ее согнуться.

Сергей Алексеевич ткнул пальцем в лосины.

– И это мокрое! Термобелье работает только сухим! Снимай, останешься в майке!

– Нет! – выдохнула Лера.

– Я не могу! Оставьте хоть это!

– Не можешь – умрешь. Выбирай, – его голос не дрогнул. Он кивнул Саше:

– Помоги ей, если сама не может. Быстрее!"

Саша, багровея до ушей, не глядя на Леру, неуклюже засунул руки под её майку и помог ей стянуть мокрые лосины. Она осталась только в мокрой майке-тельняшке, едва прикрывавшей бедра. Стыд был оглушающим. Ее тело напряглось: небольшая грудь под мокрой тканью, темные ареолы и соски, напрягшиеся от холода и стыда, четко проступали. Лобок, покрытый темными волосками, был открыт ветру. Она пыталась прикрыться руками, сгорбившись.

– Идем! – приказал Сергей Алексеевич.

– Ближайшее укрытие – старая партизанская землянка, километра полтора. Терпи!

Первые минуты Лера шла, стиснув зубы, сосредоточившись на каждом шаге, пытаясь игнорировать ледяной ветер, хлеставший по ногам и спине, и унизительную полупрозрачность мокрой майки. Но силы быстро покидали ее. Ноги стали ватными, дыхание – прерывистым. Еще один шаг – и она пошатнулась, едва не упав в грязь.

– Па... – начал Саша, видя ее состояние.

– Куртку! – коротко бросил Сергей Алексеевич, не останавливаясь.

– Накинь на нее и неси. Быстро!

Саша мгновенно сбросил свою тяжелую, относительно сухую (благодаря хорошей мембране) куртку и накинул ее на дрожащие плечи Леры. Ткань была шершавой, пахла потом и лесом, но дала иллюзию укрытия. Затем он, не спрашивая, легко подхватил ее на руки. Лера вскрикнула от неожиданности и нового приступа стыда – быть несомой, как ребенка, в таком виде! Его руки под коленями и спиной чувствовались сквозь тонкую мокрую майку. Она закрыла лицо руками, не в силах смотреть ни на Сашу, ни на его отца, ни на мир. Она чувствовала каждое его движение, каждый его шаг, свою полную беспомощность и унижение. Дождь хлестал по ногам, свисавшим из-под куртки.

Землянка оказалась полуразрушенной, но крыша еще кое-как держалась. Внутри было темно, сыро и пахло прелью и землей. Сергей Алексеевич расстелил свой толстый спальник на наименее мокром месте глиняного пола. Лера едва стояла. Дрожь сотрясала ее тело, кожа под мокрой майкой была ледяной на ощупь, местами с синюшным оттенком. Соски, проступавшие сквозь ткань, заострились и посинели. Сознание начинало плыть.

– На спальник. Быстро, – приказал Сергей Алексеевич. Лера рухнула на ткань, свернувшись калачиком, пытаясь хоть как-то прикрыться. Майка липла к телу, холодная и отвратительная. Попытки Сергея Алексеевича развести костер провалились – все щепки и трухлявое дерево были промокшими насквозь.

– Саша, – голос отца был как сталь.

– Снимай с нее майку. Она мокрая и холодная. Она убивает ее.

Саша замер.

– Па... Но она же...

– СНИМАЙ! – гром рявкнул в тесном пространстве. – Она вся дрожит, кожа синеет! Это последний рубеж! Снимай и бросай! Сейчас же!

Саша, сжав зубы, подчинился. Его руки дрожали. Он наклонился к Лере, которая слабо застонала, пытаясь отползти. Он взялся за край мокрой майки.

– Прости, Лера... Папа прав... – прошептал он, и резким движением стянул ее через голову. Лера осталась совершенно обнаженной на спальнике. Ее небольшая, упругая грудь подрагивала от судорог, темные ареолы сморщены, соски заострены и посинели от холода. На лобке, покрытом темными, влажными от пота волосками, выступали мурашки. Большие половые губы сжались от холода и напряжения, прикрывая бледные, холодные малые губы и едва различимый бугорок клитора. Она попыталась закрыться руками, но сил не было. Слезы текли по вискам. Стыд был всепоглощающим, но его затмевал животный страх и леденящая боль внутри.

– Ложись к ней спиной. Передавай тепло, – приказал Сергей Алексеевич. Саша, краснея, разделся и лег, прижавшись к ледяной спине Леры. Она застонала от контраста тепла и холода, инстинктивно прижалась. Но дрожь не утихала.

– Мало контакта! – снова раздался голос отца. – Она вся – лед! Растирай ее! Руками! Спину, плечи! Создавай трение!

Саша начал неловко тереть ее спину и плечи. Кожа была холодной и влажной. Лера стонала от боли и унижения.

– Грудь! – скомандовал Сергей Алексеевич. – Соски синие! Растирай грудь, сжимай! Разгоняй кровь!

Саша, сжав зубы от стыда (его симпатия к ней превращалась в кошмар), опустил руки. Его пальцы обхватили бок ее небольшой груди. Он начал сжимать и грубо растирать холодную, упругую ткань. От неопытности и стресса он сжимал слишком сильно, причиняя боль. Лера вскрикнула.

– Соски! Они ледяные! Согрей их! Ртом! Губами! Дыши теплом! Быстрее! Оба! – приказ был неумолим.

Подавив рвотный спазм от ужаса происходящего, Саша склонился. Его губы, горячие и неуверенные, коснулись левого соска Леры. Он обхватил его губами, дышал теплым воздухом, массировал кончиком языка. Потом правый. Лера стонала, ее тело напрягалось от невыносимой смеси холода, боли, стыда и чужеродного прикосновения.

– Ниже! Лобок, бедра! Кровь к сердцу! Растирай! – голос Сергея Алексеевича резал тишину.

Дрожащие руки Саши скользнули по ее холодному животу вниз. Он начал грубо растирать косточки таза, верх бедер, внутреннюю поверхность ляжек. Кожа была синюшной. Его пальцы коснулись больших половых губ, сжатых и ледяных.

– Внутри тоже холодно! Растирай! Разомкни губы, разотри там! – приказ звучал как приговор.

Саша, в панике и стремлении "сделать правильно", повиновался. Его пальцы дрожали, он раздвинул большие половые губы. Он начал активно и старательно тереть отечные, бледные малые губы, пытаясь разогреть их. В его старании и нервном напряжении, палец неоднократно и с усилием задевал напряженный от холода и стресса бугорок клитора. Лера вскрикивала от каждого такого прикосновения – это было резко, неожиданно и глубоко интимно. Она чувствовала грубое трение пальцев в самой чувствительной зоне.

Именно тогда Саша почувствовал неожиданную влагу и тепло на кончике пальца. Это не было возбуждением – в таком состоянии это было невозможно. Это была парадоксальная физиологическая реакция на интенсивное механическое раздражение сверхчувствительной зоны в состоянии шока и гипотермии. Но для Саши это стало сигналом, что он зашел слишком далеко.

– Я... я не хотел! Прости! Я... это случайно! – он резко отдернул руку, его глаза полны ужаса и вины. Он чувствовал себя насильником.

– Хватит! Остановись! – Сергей Алексеевич мгновенно оценил ситуацию.

– Переверни ее на себя. Грудью к груди. Живот к животу. Лежи и грейте друг друга. Спите.

Саша, сжигаемый виной, молча повиновался. Он осторожно перевернул полубессознательную Леру. Ее холодное, потное тело легло на него. Грудь к груди, живот к животу, лобок к его лобку. Лера слабо застонала. Саша лежал неподвижно, чувствуя каждую клеточкой ее тело на своем. От стресса, смущения, физического контакта и молодости его тело отреагировало – член напрягся и встал между их животами. Он замер в ужасе. Усталость взяла верх – он провалился в тяжелый, тревожный сон, полный кошмаров о своей вине.

Лера проснулась первой. Глубокое тепло разлилось по телу. Дрожь ушла. Потом осознание: она лежит на Саше. Голая на голом. Грудь к груди. И... что-то твердое и теплое упирается в низ живота. И что-то липкое, влажное на коже чуть выше лобка – предэякулят Саши, следствие ночного контакта и непроизвольной реакции.

Она открыла глаза. Саша проснулся одновременно. Их взгляды встретились. В его глазах – ужас, стыд, глубокая вина. Он почувствовал, что она осознала.

– Лера... прости... я... это не...– он резко отодвинул таз, стараясь скрыть член и тонкую верёвочку прозрачной слизи между головкой и липким следом на ее животе.

Новая волна стыда и отвращения. Она резко откатилась, натягивая спальник. Ее тело затряслось. Липкий след на коже жег.

Сергей Алексеевич молча протянул сверток:

– Одевайся. Вещи Саши. Боксеры, штаны, флиска. Твои – мокрые.

Его взгляд был тяжел, но без осуждения.

Одевание было новой пыткой. Касание грубой ткани мужских серых боксеров к ее лобку, к коже с липким следом, вызывало спазм стыда. Она натянула их, чувствуя их чужеродность и размер (они болтались на узких бедрах). Затем огромные синие треккинговые штаны (пришлось подворачивать несколько раз). Зеленая флисовая кофта Саши пахла потом, была огромной и свисала почти до колен. Каждое движение, каждый запах чужой мужской одежды напоминали о ночи, о прикосновениях, о липком ощущении на животе. Она не смотрела на Сашу, который одевался, его лицо было пепельно-серым.

Они шли молча. Лера увязала в штанах, стыд был ее панцирем. Саша шел позади, сгорбившись. Недалеко от выхода Лера заметила у тропы мокрую, темную кучку перьев – мертвого голубя. Он лежал в грязи.

– Ночной ливень, – сказал Сергей Алексеевич, не останавливаясь.

– Упал в лужу, намок, не смог взлететь. Замерз. Бывает.

Лера замедлила шаг, глядя на птицу. Этот маленький, жалкий комочек... Он умер просто от холода и сырости. А она... Она выжила. Благодаря им. Благодаря Саше. Он... он раздевал ее, тер, делал эти жуткие, унизительные вещи... по приказу отца, чтобы спасти. Он тоже пережил кошмар, он мучился от стыда и вины. Его утренний взгляд... в нем не было пошлости, только ужас и раскаяние. Он пошел на все это ради нее. Ценой собственного достоинства и ее стыда. Он нес ее на руках.

Они вышли к машине. Саша стоял в стороне, не решаясь подойти, его взгляд прикован к земле. Сергей Алексеевич грузил рюкзаки.

Лера подошла к Саше. Он вздрогнул, не поднимая глаз.

– Саша... – ее голос был тихим, но твердым. Он медленно поднял на нее глаза, полные ожидания осуждения.

– Я... я понимаю, – сказала Лера. Она видела, как он напрягся.

– Понимаю, что тебе было... невыносимо сложно. Что ты делал это... чтобы спасти меня. Спасибо. Спасибо, что не дал мне... стать как тот голубь.

Она кивнула в сторону леса.

Она видела, как в его глазах смешались недоверие, облегчение и все та же вина. Прежде чем он смог что-то сказать, Лера встала на цыпочки и легонько, быстро прикоснулась губами к его губам. Это был не страстный поцелуй. Это был сухой, короткий, благодарный поцелуй. Жест признания его жертвы, попытка снять часть его вины, подбодрить парня, который прошел через ад ради нее.

– Спасибо, – повторила она шепотом, отступая. Щеки ее горели, стыд никуда не делся, но в глазах появилось что-то новое – понимание.

Саша замер, прикоснувшись пальцами к губам. Его лицо залила краска, но теперь это был не только стыд, но и глубочайшее изумление и робкая надежда, что его кошмарный поступок не сделал его в ее глазах чудовищем. Сергей Алексеевич, наблюдавший за сценой, лишь молча кивнул, открывая дверь машины.

Лера села на заднее сиденье. Она чувствовала липкий след на коже под грубыми боксерами Саши. Воспоминания о его грубых руках на груди, о пальцах между ее ног, о его губах на сосках – все это жгло изнутри. Но теперь сквозь пелену стыда пробивалось что-то еще – понимание. Понимание цены ее жизни. Понимание его мужества и готовности к жертве в этой жуткой ситуации. Понимание, что они оба выжили в этом аду сырости, холода и стыда. Дорога домой будет долгой, и стыд еще долго будет ее спутником, но теперь она знала – она не одна несет этот груз. И этот короткий, неловкий поцелуй, жест благодарности, а не любви, давал слабую, но реальную надежду на то, что когда-нибудь этот стыд станет просто тяжелым воспоминанием, а не открытой раной. Она выжила. Они выжили. А это – главное. Она посмотрела в окно на уходящий лес и тихо вздохнула.