Лисса.

Я не сдержала довольный смешок, когда Курай, со своей особенной кошачьей плавностью и игривостью, подняла с края стола свежие трусики и, даже не оглянувшись, уверенно обхватила член Марка, будто тащила за собой чемоданчик на колёсиках. Его лицо в этот момент — ну просто шедевр. Ослеплённый, ошарашенный, восхищённый. И абсолютно ведомый. Я захихикала ещё громче, почти с наслаждением.

— Ты там это! Не наделай мне племянников! — прокричала я им вдогонку, не сумев удержать злорадный смешок, такой громкий, что он эхом прокатился по комнате. Ну а что, если уж веселиться, то по-настоящему.

— Да ну тебя, вредина! — обернулась Кури, стрельнула в меня той своей фирменной кокетливой улыбкой и скрылась с Марком в ванной. А он, бедняжка, даже не знал, куда смотреть — румянец плеснулся по всему лицу, а между ног у него всё стало только... тверже. Это меня, конечно, прикончилo. Мужчины, ёлки-палки. Простые, как два рубля.

Я осталась одна. Комната дышала покоем и запахом тела. Моего, её, его. Воздух был горячим, влажным, с налётом озорства, и я только потянулась, выгибаясь до хруста в позвоночнике. Кожа ещё пульсировала — будто в ней остались капельки прикосновений. Лёгкие мурашки гуляли по животу, груди, спине. Блин, как же приятно просто быть в этом теле. Быть собой. Свободной. Горячей. И ни перед кем не притворяться.

Я потопала на кухню — ленивая, голая, довольная. Открыла холодильник и вдохнула этот чистый, ледяной воздух. Как он приятно щёлкнул по соскам — они сразу встали торчком, будто встали по стойке "смирно". Улыбнулась. Схватила сок и прямо так, не заморачиваясь, начала пить из пакета. Холодный ручеёк сорвался с уголка и капнул на грудь, стекал ниже, между грудей, щекотал, и я вдруг поймала себя на мысли, что мне... нравится, как это ощущается. Как будто кто-то невидимый проводит языком. Медленно. Игриво.

Я не стала вытирать капли. Пусть себе текут. Кожа будто ловила их жадно, как поцелуи.

Закрыв холодильник, я вернулась в гостиную, забрала телефон и, устроившись в кресле, подогнула ноги под себя. Музыка — лёгкая, как прикосновение под юбкой — тихо заиграла в колонке. И я просто сидела, скроллила чаты, поглаживала себя по ноге — не специально, не возбуждённо, а как-то по-домашнему, вальяжно. Уставшее, сытое, довольное животное — вот кто я была в этот момент.

Мемы из классного чата, какие-то тупые, но милые. Наш танцевальный чат — девочки обсуждали репетицию, кто-то ругался, кто-то скидывал фотки поп и бедра. Моё тело само вспомнило ритмы — всё внутри отзывалось на это слово: «танец». А потом — на слово «Курай».

Моя девочка. Моя вечно светлая, мечтательная, нежная. Но сегодня — блин! — какая же она была шикарная! Как она смотрела, как вела его, как держала член Марка с такой... хищной уверенностью. Даже у меня внутри всё перевернулось. И жар прошёл пониже. Я сглотнула. Наверное, всё-таки немного завидовала. Или восхищалась. Или всё вместе.

Потом всплыло сообщение от Нэти. Я аж затаила дыхание. Ссылка — на тот самый модельный дом. «Я вас хочу видеть там, красавицы!» — с её этими дурацкими эмодзи. Но, чёрт, как она умеет попадать в нужный момент!

Я открыла сайт. Фото — одна краше другой. Уверенные, голые, сильные, дерзкие тела. Девушки, парни. Красота как удар по лбу. Я рассматривала их — и вдруг представила нас с Кури среди них. В прозрачных платьях, на каблуках, с этими нашими волосами и взглядами. Мы могли бы. Мы должны. Но… сможет ли она? Такая тонкая, такая чувствительная. Я? Ха, я справлюсь. Я кайфану. А она?

Я закусила губу, отложила телефон и поднялась. Фотоаппарат лежал в соседней. И я знала, что мне нужно туда.

На экране — наша утренняя фотосессия. Курай — ленивая, полуобнажённая, только проснувшаяся. Светлая, как молоко. Взгляд — тёплый, будто она пьёт тебя глазами. Губы приоткрытые. Волосы разбросаны по подушке. И грудь… Господи, я люблю её грудь. Мягкая, настоящая, тёплая. Я касалась её сегодня. Целовала. И не наигралась.

Каждое фото — как удар в сердце. Я перелистывала, затаив дыхание. Как будто смотрела на девушку, которую люблю. Ну... потому что это правда.

Я вспомнила, как сегодня обнимала её в душе. Как чувствовала её запах — мыльный, тёплый, живой. Как гладила её бедро и не могла остановиться. Как Марк трогал нас обеих — и как это было… не грязно, не развратно. Это было настоящее. Мы — втроём. Без ревности, без страха. Только близость.

Я прижала камеру к груди, как будто она могла передать мне тепло этих воспоминаний. И вдруг поняла, как же я люблю нас. Не по отдельности. А всех троих. Как мы умеем быть искренними, голыми — не только телом, но и душой. Как будто всё, что нам внушали, — ложь. Что это неправильно. Что надо стесняться. Фиг вам.

Мы были настоящими.

Я зевнула, вытянулась на кровати, голая, с камерой, с влажными мыслями. Моё бедро всё ещё покалывало — тело помнило язык Курай. Я скользнула пальцем вниз, едва касаясь губ — там было всё ещё тепло. Всё ещё пульсировало. Я не собиралась дрочить. Просто… слушала своё тело. Как оно живёт. Как шепчет.

Я прикрыла глаза. Сегодня мы сделали нечто большее, чем просто трахнулись. Мы признались друг другу. И всё стало… правильно.

Я — Лисса. Наглая, весёлая, похотливая. И, чёрт возьми, я люблю свою сестру.

Лежа на кровати, я лениво перебирала в голове сегодняшнюю прогулку, как перья на подушке — каждое тёплое, бархатное, со своим оттенком. Я не могла не улыбаться. Да что там, я растекалась по постели, как сливочное масло на тосте, и в голове у меня крутились кадры, как мы с Курай шли по улицам, как будто вылезли прямиком из фэшн-кампании — две одинаково раскованные, с одинаково вызывающими улыбками и такими же вызывающими ногами. Прохожие оборачивались, мужики прикусывали губу, бабы — тоже. И я ловила на себе эти взгляды, как на лесбийском параде: гордо, с внутренним «да, мы именно такие, и вам до нас — как до Луны в трусах».

Это чувство власти… ммм… оно, блядь, вкусное. Как крепкий алкоголь. Мы с ней будто вшивались в город, растворялись в нём, но при этом оставались на виду. И мне это безумно нравилось. Особенно когда Курай ловила чьи-то взгляды и кокетливо улыбалась в ответ — моя милая, моя раскрывшаяся кошечка, даже не осознающая, насколько она сексуальна.

А потом был парк. И Нэти. Боже, как же я её обожаю — эта огненная стерва с глазами как у богини и руками, как у профессионального массажиста из эротических фильмов. Когда мы втроём — всё по-другому. Жарче. Честнее. Глубже.

Я вспомнила, как на Елагином острове Курай обнимала Нэти, как её руки скользили по коже, как она шептала ей что-то в шею — и у меня в животе сразу вспыхнуло это странное, сладкое тепло. Оно не совсем возбуждение… скорее ощущение, будто я наблюдала за настоящей магией. Моей сестре не надо было ничего играть — она вся отдавалась, вся плыла в моменте, и при этом вела, как дирижёр в оркестре страсти. Грациозная, горячая, живая.

Я помню, как тогда смотрела на них и царапала себе ногти — так хотелось вписаться, влиться, вцепиться. Я тогда прямо мысленно пообещала себе: «Только вернёмся домой — я тебе покажу, как я тебя люблю. Никаких прелюдий, никаких "потом". Просто возьму тебя и всё».

И правда. Ехали в метро, она сидела напротив, будто вся пульсировала. Я видела, как у неё дрожат пальцы. Видела, как сжимает колени. Видела, как смотрит на меня — глаза полны огня и… покорности? Нет, желания быть ведомой. В этот момент я была её смыслом. И ее целью.

А потом она меня притянула. Сама. С такой дерзостью, что у меня аж сердце выпрыгнуло. Моя скромница вдруг впилась в меня, будто мы одни в подъезде, а не среди спящих бабок и студентов. Я чуть не кончила прямо там, если честно.

Сцена на лестничной клетке… ха. Я до сих пор ржу, вспоминая. Как мы вжались в стенку, целовались, будто сейчас мир закончится, и — бац! — появился Марк. Наш милый, невинный, вечно растерянный сосед. Его глаза были размером с блины, а мы... мы даже не отстранились. Наоборот, мы втянули его в это, будто он был частью плана.

И он, надо отдать должное, не струсил. Стоял, как кролик перед змеями, но не убежал. А когда начал выполнять наши приказы — пусть и неуклюже, — я влюбилась в эту его покорность. В то, как он доверился. В то, как с каждой минутой раскрывался, будто распускающийся бутон.

Честно, я не ожидала, что всё дойдёт до этого. Мы ведь просто играли. Флирт, приколы, немного подглядываний, немного касаний… А тут вдруг — на тебе, и втроём, и всё по-настоящему. И, чёрт возьми, это было хорошо. Не грязно, не пошло. А по-настоящему. И даже трогательно.

Я лениво потянулась, выгибаясь, как кошка после удачного охотничьего сна. Тело сладко ныло — в мышцах, в животе, между ног. Всё во мне мурчало. Мои глаза скользнули к ванной. Тишина. Слишком долго их не слышно. Что, блин, там происходит? Я приподнялась, уставилась на дверь и всерьёз подумала: «А ну как и правда они там занимаются?! Прямо сейчас. Без меня. Сволочи».

Я хихикнула. Конечно, нет. Потеря девственности — не тот пункт, который моя нежная, вдумчивая Курай запишет в «внезапно случилось после парка». У нас была молчаливая договорённость — делать это осознанно. Без истерики, без давления, без поспешности. Мы растягивали это, как любимую песню в наушниках: чуть громче, чуть глубже, чуть ближе — но не сразу.

Нет, я не ревновала. Просто любопытствовала. Потому что я знала: она умела держать границу, даже когда её саму уже вело от желания. А Марк… Марк слишком уважал её, чтобы вот так просто взять и вломиться. Хотя, чёрт его знает, после сегодняшнего он стал намного… смелее. Ммм. Даже возбуждает, если честно.

Я снова откинулась на подушку и потянулась за фотоаппаратом. Утренние снимки. Курай, проснувшаяся, мятая, с полузакрытыми глазами. Волосы растрёпаны, губы припухшие. Молочная кожа на фоне простыней, как картина эпохи Ренессанса. Я смотрела и ловила себя на том, что снова хочу её. Снова, как в первый раз. Снова — вот прямо сейчас.

Сегодняшний день был переломный. Он как будто сорвал с нас плёнку. Мы увидели друг друга по-новому. И это ни хрена не пугало.

Да, это безумие. Да, это не вписывается в рамки. Но, блядь, это работает. Это красиво. Это честно. Это — мы.

Я посидела ещё минут пятнадцать. Тишина была приятная, почти медитативная, если не считать того, что я каждый раз косилась на дверь в ванную. Моё терпение истончалось, как резинка на старых трусах.

— Ну сколько можно? — буркнула я себе под нос. — Или там пенную оргию устраивают?

Вздохнула. Решила: всё, хватит. Пора идти.

Отложила камеру, встала. И тут же заныла поясница. Ну конечно. Полдня на ногах, вечер на коленях. Нормально. Женщина я или что?

И, босиком, всё ещё голая, с телом, пахнущим сексом, потом и ванилью, я двинулась к двери. Любопытство — сильнее сна.

Потягиваясь и ощущая приятное, ленивое напряжение в мышцах после насыщенного дня, я направилась к ванной, ступая мягко, как кошка. Любопытство уже чесалось в пятках — ну сколько можно там возиться? Я же знаю вас обоих. А тишина, знаете ли, в нашем доме обычно предвещает самое интересное.

Остановившись у двери, я на секунду прикрыла глаза и прислушалась. За шумом воды едва различались мягкие шорохи, чуть учащённое дыхание, обрывки тихих голосов… И всё. И этого было достаточно — у меня на лице расплылась такая ухмылка, что сама себе показалась чертовкой. «Так, голубки, а что вы там устраиваете без меня, а?»

Осторожно приоткрыв дверь, я заглянула внутрь — и всё моё тело как будто застыло. Глаза расширились, дыхание на миг сбилось, а сердце будто перевернулось и снова встало на место с мягким, волнительным толчком.

Курай, моя милая, тихая, чертовски упрямая сестричка, стояла на коленях перед Марком. Вода стекала по её спине, по плечам, по бёдрам, превращая её в живую скульптуру, гладкую, скользкую, обнажённую. А перед ней — он. Его тело дрожало от напряжения, а в её руках — его гордая, пульсирующая плоть. Она держала его уверенно, почти бережно, как драгоценность… и всё её внимание было на нём.

Я ощутила, как внутри у меня всё стянулось в тугой клубок — не от зависти, нет, — от чистого, дикого восхищения. Она была настолько прекрасна в этом порыве — сосредоточенная, погружённая в него, как будто весь остальной мир для неё просто перестал существовать.

«Чёрт, Кури… Да ты сама богиня, ты в курсе вообще?» — мысленно пробормотала я, не в силах оторвать взгляда.

Я выскользнула обратно, на цыпочках — голова гудела, в животе свернулся горячий ком. Плевать. Мне нужно было это заснять. Нужно было сохранить этот момент, этот трип наших тел и душ, эту свободу, которую мы себе позволили. Быстро схватив телефон, я вернулась и уже не пряталась. Присела у дверного проёма, включила камеру — сердце колотилось в горле.

В этот момент Курай поднялась, склонилась к нему и поцеловала. Медленно. Нежно. В этот поцелуй она вложила всю себя, и её ладонь не переставала ласкать его, направляя… И я видела, как её бёдра чуть подались вперёд, как она ловила его плоть своими мягкими, нежно раздвинутыми лепестками. Девственная, как и я — но чертовски готовая принять в себя это напряжение, это пульсирующее желание.

Вот бы быть на её месте… — пронеслось в голове, и я выругалась про себя. Громко.

Но не остановилась.

Когда он застонал, уже не сдерживаясь, когда его тело выгнулось в сладком рывке, а горячие, плотные струи спермы ударили прямо в её раскрытую воронку между бёдер — я едва не пискнула. Вот это было красиво. Грязно, дико, первобытно — и при этом прекрасно. Его семя текло по её девственному входу, никуда не входя, но метя, как бы признавая: ты — моя. И я, чёрт возьми, почувствовала, как между ног становится влажно, чертовски влажно.

— Память на века! — выдохнула я, не удержавшись, срываясь с возбуждённого полушёпа на довольный гогот.

Они оба дёрнулись, обернулись одновременно. Марк — с лицом бедного мальчика, застуканного с рукой в банке мёда. А Курай… Курай сначала замерла, а потом хихикнула и прикусила губу. Её глаза сияли — и не от стыда, а от чистого, искреннего счастья.

— Лисса! — простонала она, наполовину смеясь, наполовину крича.

— Что? — пожала я плечами, демонстративно поднимая телефон. — Ты прекрасна, Кури. А Марк… ну, это выражение лица… Золотой кадр! Не благодарите. Через десять лет пересмотрим и снова вспотеем.

Я хлопнула дверь и хохотнула, уходя под взрывы их нервного, но уже весёлого смеха.

Вернувшись в комнату, я, всё ещё смеясь, опустилась на диван, прижимая телефон к груди, как сокровище. Блядь. Это был день. День, который войдёт в анналы наших личных хроник как «тот самый».

И вдруг дверь ванной резко распахнулась.

На пороге, как ни в чём не бывало, стояла Курай.

Обнажённая.

На ней не было ровным счётом ничего, кроме капель воды, влажных, спутанных прядей, пузырей пены, застрявших в волосах и между грудей, и тонкого налёта влажного пара, который окутывал её, как дымку. Она выглядела… блядь, она выглядела так, будто сошла со страниц древнего греческого мифа, в котором Афродита решила немного пошалить на земле.

— Ну и? — спросила она, не мигая.

— Ну и… охуеть, — прошептала я, не сдержавшись.

Она подошла, взяла меня за руку и потянула за собой.

— Эй! — засмеялась я. — Куда?

— Мыться, вредина, — бросила она через плечо, а я подчинилась, зная, что эта невинная улыбка — ложь, слаще которой и не придумаешь.

В ванной Марк уже стоял у края купальни. Волосы — мокрые, щёки — румяные, глаза — всё ещё горели, но он уже пришёл в себя. Увидев нас, слегка кивнул:

— Купальня готова. Богини могут входить.

— Ох, как мило, — хмыкнула я, проходя мимо. — Ты прямо как святой мальчик после первого греха.

Курай бросила ему в ответ воздушный поцелуй и скользнула в воду. Я не стала отставать — шагнула следом и утонула в тепле, в пене, в нежности этого безумного, волшебного, чуть пошлого, но прекрасного дня.

Мы были вместе.

И этого было достаточно.

О, как же это было приятно… Горячая вода, словно мягкий шелк, обнимала нас, а пена — ароматная, воздушная, едва уловимо сладковатая — ласкала кожу, цеплялась за плечи, грудь, скользила по бедрам. Мы устроились напротив друг друга, как две уставшие, довольные кошки, ноги вытянуты, соприкасаются под водой — то случайно, то намеренно. Тепло разливалось внутри, и не только от воды.

Я вытянула пальцы ног и провела ими по икре Курай — медленно, вдоль линии, где кожа тоньше, чувствительней. Она чуть дёрнулась, но не отстранилась. В ответ я почувствовала, как её стопа медленно коснулась моей голени, скользнула вверх по внутренней стороне бедра. Движение было таким лёгким, что сперва показалось, будто мне это только почудилось. Но нет — она продолжила, задев пальцами кожу чуть выше, почти у самого лона. Моё дыхание сбилось, и я встретилась с её взглядом. Глаза Курай блестели, как у той, кто вот-вот сделает что-то запретное.

Мы не сказали ни слова. Только медленно, лениво, как будто всё происходящее — продолжение сна, продолжили эти мягкие, почти ленивые касания под водой. Я чуть развела колени, давая ей понять: можно. А потом, чтобы не уступать, сама провела ногой по её бедру, задержалась пальцами у нижней границы… и только тогда — как будто по негласному сигналу — мы обе прыснули в смех.

Курай хихикнула и, не выдержав, шлёпнула меня в лицо ладонью с пеной. Я отфыркнулась, зажмурилась — и ответила, запустив в неё целый снежок мыльной пены.

И понеслось. Пенная битва. Брызги в разные стороны, визг, смех, плеск воды. Она пыталась засунуть мне в рот «пенный комочек» и смеялась, называя меня «принцессой мыла», а я обозвала её «королевой пузырей и щекотки». Мы прижимались друг к другу, цеплялись, скользили, обнимались в воде, сливаясь в беззаботном, почти детском восторге. Смех нас очищал, растворяя напряжение и возбуждение в тёплой парящей влажности.

Потом — как по команде — всё замерло. Марка больше не было. Пар стал гуще, вода — тише, мы устали, но не в плохом смысле. Лёгкая истома растеклась по телу, и мы разлеглись по разным краям купальни. Мои ноги снова касались Курай — едва, почти ленивая игра касаний.

— Знаешь… — протянула я, не открывая глаз. — Этот день... он какой-то… нереальный.

— Словно сон, — ответила она. — Только слишком… телесный. Слишком настоящий.

Я улыбнулась и вытянула ногу, провела ею по её стопе, погладила лодыжку.

— Или слишком честный, — добавила я. — Особенно под конец.

Она хмыкнула. Потом мы немного поговорили — о прогулке, о том мужике у метро, о том, как оборачивались прохожие, и как мы с Нэти, и как всё это казалось безумно красивым, не пошлым, а живым.

Когда мы включили душ, струи горячей воды смыли последние остатки пены. Я закрыла глаза, позволяя струям гладить плечи, спину, грудь. Курай рядом — молчаливая, спокойная. Я видела, как капли скатываются по изгибам её тела, задерживаются на ключицах, бегут вниз по животу, исчезают между ног.

Мы вытерлись медленно, с ленивой аккуратностью, как будто торопиться было бы кощунством. Я завернулась в полотенце, и вдруг Курай прошептала:

— Лис… Мы же… Мы же голые.

— Ну… да? — я подняла бровь.

— На кухне Марк.

— Бля… — я выдохнула и бросила взгляд на дверь. — Ты думаешь, он уже там?

Вместо ответа — лёгкое шевеление воздуха под дверью. Свет оттуда. Я прикусила губу, схватила второе полотенце.

— Ускользаем, — прошептала я. — Пока не увидел, как две мокрые ведьмы вываливаются голыми с ванны.

Мы проскользнули по коридору на цыпочках, прижимая полотенца, поскальзываясь на полу, шипя от смеха.

— Чёрт, трусики в ванной остались! — выругалась она уже у двери в комнату.

— Они что, у тебя одни? — фыркнула я, прикрываясь полотенцем.

— Из удобных — да! Остальные либо впиваются в... между ног, либо кружево зудит!

Она прыснула от смеха, уже открывая шкаф. Я полезла за чёрной ночнушкой, той самой, с тонкими бретельками и кружевом вдоль груди, и поймала на себе её взгляд.

— Надень вот эти, — сказала я и кинула ей мягкие серые трусики. — Не идеал, но хоть не стринги с пайетками.

— Ага, спасибо, что не с мехом.

Мы переодевались быстро, но с ощущением почти интимного ритуала. Ткань прилипала к чуть влажной коже, кружево ложилось на грудь. Я поправила бретельку, провела пальцами по бедру — мурашки. Курай выбрала сливочную ночнушку с цветочной вышивкой — в ней она выглядела почти неприлично невинно, учитывая, чем занималась пару часов назад.

Мы переглянулись, как заговорщицы. И синхронно кивнули.

— Пошли. Сыграем в примерных девочек.

Мы вернулись на кухню. На этот раз — просто быть. Без игры. Без продолжений. Просто — пить чай, ощущать вечер, слышать тишину и присутствие друг друга.

Марк поднял глаза и сразу выдохнул с облегчением. Может, он ждал, что мы опять явимся голыми, в облаках пара, смеясь и дразня. Но мы были… мягкие. Домашние. Почти невинные — настолько, насколько это вообще возможно после такого дня. Уют в лёгкой ночнушке, аромат шампуня в волосах, следы воды ещё не до конца высохшие за ушами.

Мы сели рядом, синхронно, как обычно. Наши колени соприкоснулись, но не с вызовом, а просто — по инерции тела, уставшего от слишком насыщенного дня. Я чувствовала её бедро через тонкую ткань, и мне было спокойно. Тепло чашки приятно жгло ладони, малиново-яблочный аромат поднимался лёгким паром, и это было именно то, что нужно. Без намёков. Без нужды что-то доказывать.

Тишина в кухне не звенела — она обволакивала, как плед. Мягкая, уютная, настоящая.

Мы втроём сидели в этом остывающем уюте, словно в кадре, где время остановилось. Окутанные паром после душа, лёгкой ленью в мышцах, остатками смеха, который всё ещё дрожал в нас. Я провела пальцем по ободку чашки и вдруг поняла — мы прожили не день. Мы прожили целую главу. Густую, чувственную, противоречивую. И — странным образом — цельную.

Марк, похоже, тоже это понял. Он допил чай, как будто с некоторым сожалением, поставил чашку на блюдце — аккуратно, почти бережно, — и, выпрямившись, вздохнул.

— Ну… спасибо за вечер, — сказал он искренне, чуть замявшись. В голосе у него было много: благодарность, немного растерянности… и едва слышимый оттенок чего-то глубокого, почти интимного.

Мы с Курай переглянулись и кивнули одновременно, будто прощали и отпускали. «Ты был с нами. Это было важно».

Он подошёл к двери, уже взялся за ручку, когда Курай с той самой лёгкой, хищно-невинной улыбкой бросила:

— Когда нам понадобится слуга — мы тебя позовём.

Он замер. Просто замер, на одну лишнюю секунду. Рука — всё ещё на ручке, спина — чуть напряглась, плечи — дрогнули. Я уже знала этот момент: сейчас он решает, как ответить. И не подвёл.

Он обернулся, его глаза блестели игриво — не пошло, не глупо, а точно. Правильно. Тот самый оттенок, что отличает умного, чуткого мальчика от просто участника игры.

— Как прикажете, моя госпожа, — сказал он, поклонился с преувеличенной галантностью и послал воздушный поцелуй.

Мы прыснули в смех одновременно, в унисон, почти как ритуал. Я схватилась за дверной косяк, чтобы не свалиться, Курай залилась — лицо сияло. С ним было легко. Даже сейчас.

Когда он ушёл, и дверь закрылась, мы вернулись на кухню. Всё было так же — только чай остыл, да тишина стала ещё глубже. Как тёплая ванна после мороза. Как руки, что больше не ищут, а просто лежат рядом.

Я села, и Курай, взяв чашку в руки, тихо сказала:

— Этот день точно запомнится. Если не навсегда.

Я посмотрела на неё — глаза чуть усталые, но спокойные. Её волосы уже начали подсыхать, завивались у висков. Потом машинально взглянула на часы. Двадцать три тридцать. Для кого-то — ещё вечер. Для нас — финал целого цикла. У других — только начинается кино, звонки, первая сигарета, может быть, нерешительный поцелуй.

А у нас будто жизнь случилась. Вся.

Я подняла чашку, сделала медленный глоток, и, не глядя, спросила:

— А ты… хочешь продолжения?

— Нет. — Она покачала головой. — Хватит. Сегодня — хватит.

— Угу. — Я кивнула, коснулась пальцами её локтя. — Согласна, сестричка. Отдохнуть. От всего — и за сегодня, и за последние… недели?

— За всё. — Она улыбнулась. — За себя.

Никаких больше обсуждений. Мы просто сидели и болтали — как старые подруги после шумной свадьбы. О всякой ерунде. Про хлопья, серёжки, забытые зарядки. Про странные сны и вкус макарон.

В половине одиннадцатого мы встали почти одновременно, как под копирку, зевнули, и направились в комнату. Переход из кухни в спальню был как смена сцены — не спешный, почти церемониальный.

Мы молча застелили кровать, расправили простыни, сложили одежду. Я сняла ночнушку — кожа уже почти высохла, но всё ещё пахла шампунем и тёплым паром. Курай расчесывала волосы, стоя у окна, и я любовалась её движениями: неспешными, ленивыми, почти кошачьими.

Мы легли вместе. Как всегда. Но сегодня — особенно мягко. Особенно близко.

Тела сразу нашли друг друга. Без страсти. Без нужды. Просто — чтобы быть. Колени к коленям. Животы к спинам. Щека к плечу.

Она перебирала мои волосы. Я гладила её по спине. Лопатки под пальцами — знакомые, родные, как любимая подушка. Дыхание её ровное. Моё — подстраивается под него. И всё становится одним.

За окном шелестит дерево. Где-то — капает вода в раковине. А между нами — покой. Утробный, настоящий.

Что будет завтра — неважно. Будет ли кастинг, Нэти, кофе, дождь, всё равно. Потому что сейчас — мы.

И этого — достаточно.

_________________________________________________________

Страничка автора, где есть ссылки на доп контент и на остальные мои произведения.

https://vk.com/id537120240