Встреча 1. «Страх шторма»

Я сидел, чуть сжавшись и меня потрясывало но, не потому что, я реально боялся гостя ( мне ничто не угрожало) и не потому, что боялся за свой профессионализм — я был уверен в том, что смогу поговорить с ней.

Трясся и боялся я, потому что, был человеком. Моя внутренняя природа волей-неволей ощущала Её присутствие где-то совсем рядом и ощущала Её полностью. Это ни с чем нельзя описать. Просто ощущение всепоглощающего страха, что хватит одного движение и ты сразу же умрёшь.

Я сидел в полностью белом помещении, прямо в центре на таких же белоснежных стульчиках. Второй пока был пуст.

Я не видел Его, не видел Змея и в целом слабо понимал куда, я попал. Тем не менее, до интервью оставались считанные минуты.

В мыслях было пусто. Я пил стаканчик кофе.

Очень хотелось спать. Я ощущал как мои глаза потихоньку закрываются, в самый неподходящий момент и еще сильнее от этого боялся. Сон победил и в самый глубокий провал, на дне сладкой дрёмы я услышал характерный топот.

Она сидела напротив. Это не была какая-то уродина, старуха или же какой-то ороговевший дьявол с рогами. Просто брюнетка, вся в черном. Косуха, чёрная футболка, джинсы и чёрные кеды.

Смотреть в глаза я ей боялся. Опять же, это было не стеснение или же мои комплексы по жизни. Я в прямом смысле не мог даже навести свой взгляд ей в глаза, словно мне не разрешала природа.

Я начал.

— Здравствуйте.. Э-ээ, как к вам можно обращаться ? — спросил я чуть не встав и не пожав ей руку.

Спокойным тоном и очень пронзительным и ласковым голосом девушка сказала :

— Как желаете. У меня много имён, возьму любое на ваш вкус. — с некоторой улыбкой произнесла девушка поправив свои длинные чёрные волосы до локтей.

— Хорошо, госпожа (всепоглащение) Умерщвление ? Как вам ?

Девушка задумалась.

— Пожалуй, вы обобщаете. Я не только умерщвляю. Процесс умерщвление — цикличен и обратен процессу рождение.

— Может.. Госпожа Всепоглащение ?

Смерть улыбнулась.

— И так, давайте начнем с самого начала... Как вы появились ? Вы помните этот момент ?

Смерть откинулась на спинку стула, её пальцы медленно постукивали по белой поверхности стола, словно отмеря невидимые такты времени. В воздухе запахло чем-то древним — пылью библиотек, холодом мраморных склепов, дымом погребальных костров.

— «Помнить своё появление…» — её голос стал глубже, будто в нём зазвучали тысячи отголосков. — Интересный вопрос. Но вы спрашиваете так, будто у меня было начало. А что, если я всегда была?

Я почувствовал, как мурашки побежали по спине. Кофе в стаканчике давно остыл, но я всё ещё сжимал его, чтобы руки не дрожали.

— Всё имеет начало, — пробормотал я, неосознанно повторяя догму из учебников.

— Нет, — она рассмеялась, и звук был подобен шелесту засыхающих листьев. — Всё имеет цикл. Но я — точка перехода. Я то, что между. Вы спрашиваете, как я «появилась»? Представьте первую трещину в ещё тёплом яйце динозавра. Первый вздох младенца, который не смог стать первым криком. Тень, упавшую на траву, когда существо впервые осознало, что больше не встанет. Я не появилась. Я просто… стала заметна.

Её глаза, наконец, поймали мой взгляд. Они были не просто чёрными — они поглощали свет, как крошечные бездны. Я увидел в них отражение себя — но не здесь, в этой белой комнате, а где-то в другом месте: тело, скрюченное на асфальте, бледное лицо в больничной палате, скелет в рыцарских доспехах, засыпанный землёй…

— Вы хотели интервью, — её голос вернул меня в реальность. — Так задавайте вопросы. Пока у вас ещё есть время.

Я проглотил комок в горле.

— Вы… управляете этим? Решаете, кто умрёт, а кто нет?

Её брови чуть приподнялись.

— Управлять? Нет. Я лишь открываю дверь. А войдёт ли в неё существо — зависит от него самого. Иногда… — она наклонилась вперёд, и мне показалось, что комната стала темнеть, — иногда они борются. Цепляются за жизнь. Это создаёт… интересные узоры.

— Узоры?

— Судьбы. Боль. Надежду. Всё, что остаётся, когда плоть и мысли гаснут. — Она провела рукой по воздуху, и в нём на мгновение проступили силуэты: старик, обнимающий ребёнка, солдат, роняющий оружие, женщина, застывшая на краю крыши… — Вы спрашиваете не о том, что важно. Хотите знать, больно ли умирать?

Я кивнул, не в силах вымолвить слово.

— По-разному. Для кого-то — как падение в тёплую воду. Для других… — её голос стал шепотом, — как если бы вас живьём зашивали в вашу собственную кожу.

Тишина повисла в воздухе. Мне казалось, что стены комнаты теперь дышат.

— А… а вы когда-нибудь жалели?

Смерть замерла. Впервые за весь разговор её лицо изменилось — в глазах мелькнуло что-то, что я не мог распознать.

— Жалость — человеческое понятие. Но если бы я могла… — она замолчала, потом резко встала. — На сегодня достаточно. Вы устали.

Я хотел возразить, но вдруг почувствовал, как веки становятся свинцовыми. Последнее, что я увидел — её руку, тянущуюся ко мне, и шепот:

— До встречи. Не скоро.

Встреча 2. «Капающее на нервы молоко»

Белая комната. Снова белая комната.

Но теперь она была другой — стены не слепили, а мягко светились, словно перламутр. В воздухе витал лёгкий запах ладана и полевых цветов. Я сидел на прежнем месте, но теперь передо мной стоял не пустой стул, а изящное кресло из светлого дерева.

И Она уже ждала меня.

Смерть была в белом. Длинное платье, струящееся, как молочный туман, открытые плечи, босые ноги. Её чёрные волосы теперь были заплетены в тугую косу, а лицо казалось ещё более человечным — тёплым, почти живым. Только глаза оставались прежними — две бездны, в которых тонули все страхи мира.

Я вдохнул и попытался не дрожать.

— Вы… изменились.

Она улыбнулась, и в этот раз улыбка была мягче.

— Я — то, какою меня видят. В прошлый раз ты ждал монстра. Сегодня… что-то иное.

— Почему белое?

— Потому что смерть — это не только конец. Это чистота. Освобождение. Ты сам выбрал такой образ — подсознательно.

Я кивнул, сглотнув ком в горле.

— В прошлый раз мы говорили о жалости. Вы так и не ответили… Жалеете ли вы нас?

Тень пробежала по её лицу. Она опустила взгляд на свои руки — тонкие, почти прозрачные пальцы с коротко остриженными ногтями.

— Если бы я могла чувствовать… я бы, наверное, ненавидела себя. Но я — лишь инструмент. Как дождь, что смывает муравейник. Как огонь, что очищает лес. Я не решаю. Я лишь… завершаю.

— Но люди молятся, верят, что Бог…

— Бог? — она резко подняла глаза, и в них вспыхнуло что-то похожее на горечь. — Ты хочешь знать, виде́ла ли я Его?

Я замер.

— Он существует. Но не такой, как в ваших книгах. Он… далёк. Как художник, что забыл о своей картине. Или как отец, ушедший за хлебом и не вернувшийся.

— А Иисус?

Её губы дрогнули.

— Он… был особенным. Добровольно прошёл через меня. Не бежал, не цеплялся. Просто… обнял. Как ребёнка. И на мгновение… — она замолчала, будто подбирая слова, — на мгновение я почувствовала стыд.

Я остолбенел.

— Вы… стыдились?

— Это сложно объяснить. Ты когда-нибудь видел, как плачут палачи? — она провела рукой по воздуху, и в нём проступил силуэт — человек на кресте, с пробитыми ладонями. — Он смотрел на меня не как на врага. А как на сестру. И тогда я впервые… задумалась.

— О чём?

— О том, что, возможно, смерть — это не финал. А просто… дверь. Которую я охраняю.

В комнате стало тихо. Даже дыхание казалось громким.

— А религии? Кремации, погребения, ритуалы…

Она рассмеялась — звонко, почти по-человечески.

— Это ваши попытки договориться со мной. Милые. Бесполезные, но… трогательные. Как если бы ребёнок прятал под подушку конфету, чтобы откупиться от ночных кошмаров.

Я невольно улыбнулся.

— Значит, всё это не имеет смысла?

— Имеет. Но не для меня. Для вас. Вы успокаиваете себя. И это… нормально.

Она вдруг наклонилась вперёд, и её голос стал тише, почти шёпотом:

— Но знаешь, что действительно важно?

— Что?

— Как ты живёшь. Потому что однажды… — её пальцы коснулись моего лба, ледяные и нежные, — мы встретимся. И я хочу, чтобы ты не дрожал.

Встреча 3 «Сладкий фиолетовый поцелуй»

Белая комната снова изменилась. Теперь она напоминала старую библиотеку — высокие дубовые стеллажи, увешанные свитками и книгами с потрёпанными корешками. В воздухе пахло пергаментом, сухими травами и чем-то неуловимо древним.

Смерть сидела в кресле у камина (которого, казалось, здесь не было секунду назад), одетая в простое белое платье с длинными рукавами. Её волосы были распущены, чёрные пряди падали на плечи, отражая блики невидимого огня.

Я сделал шаг вперёд.

— Почему вы согласились на эти интервью?

Она повернула голову, и в её глазах мелькнуло что-то, отдалённо напоминающее… любопытство?

— Ты не первый, кто пытался поговорить со мной. Но ты — один из немногих, кто не умолял о пощаде, не проклинал меня и не пытался заключить сделку.

— Но зачем вам вообще разговаривать с человеком?

Она улыбнулась, и в этот раз улыбка была почти грустной.

— Представь, что ты — ветер. Ты касаешься миллионов, но никто не чувствует тебя по-настоящему. Ты — дождь, но тебя видят лишь как мокроту на асфальте. Я существую столько, сколько существует страх… но почти никто не пытается понять меня.

Я замер.

​​​

— Вы… одиноки?

Она не ответила. Просто подняла руку и провела пальцами по воздуху, где тут же проступили силуэты — тысячи лиц, людей, которые когда-то смотрели ей в глаза в последний миг.

— Я помню всех. Но никто не помнит меня.

Тишина.

Я не знал, что сказать. Но вдруг она всталаи подошла ко мне. Ближе, чем когда-либо.

— Ты задал много вопросов. Но не самый главный.

— Какой?

— Что будет, если я поцелую тебя?

Сердце замерло.

— А… что будет?

Она рассмеялась — звук, похожий на шелест страниц в забытой книге.

— Люди думают, что мой поцелуй убивает. Но это не так. Он…показывает.

— Показывает что?

— Что было бы, если бы ты умер прямо сейчас.

Её пальцы коснулись моей щеки. Холодные. Неотвратимые.

— Хочешь узнать?

Я не успел ответить.

Её губы коснулись моих — лёгкие, как последний вздох.

И мир…

…рассыпался.

Полая темнота заполонила помещение. Не чувств, не запахов. Ничего. Затем, огонёк. Небольшой где-то в дали приближался все ближе и ближе пока не дошёл до моих глаз и не показал мою жизнь. Моё будущее. Старость, седые локоны волос, трясущееся тело. Затем, я увидел себя молодого.

Девушка и первый поцелуй, влага от фонтанов везде, сладкий дождь вперемешку с шампанским, воздух который сжимал моё сердце как резину вместе с ней. Первый секс, шлепающие звуки её бёдер об меня а затем искры из наших глаз.

Затем снова темнота. Не та что, прежде. Тёплая, словно я спрятался от сестры, играя в прятки в мягком и большом шкафу в дождливый и мокрый день. Бесконечность.

Когда видение рассеялось, я стоял на коленях, дрожа.

Смерть смотрела на меня сверху вниз.

— Вот что делает мой поцелуй. Он не убивает. Он… напоминает.

— Напоминает о чём?

— Что ты уже мёртв. Просто ещё не лёг в землю.

Я поднял голову.

— Это… ужасно.

—Нет. Это — освобождение.

Она отошла к камину, её силуэт начал растворяться в дыму.

— До свидания, интервьюер. На сегодня всё.

Последнее, что я услышал, прежде чем комната исчезла:

— Живи. Пока можешь.

Встреча 4. «Красная спелая ягода.»

Комната на этот раз была тёмной — не пугающе, а уютно, как бархатная ночь. В воздухе витал густой, сладковатый аромат, от которого кружилась голова: запах спелых фруктов, тёплой кожи, свежескошенной травы, морского бриза, детского смеха и ещё миллиона неуловимых оттенков.

Она сидела в глубоком кресле из черного дерева, одетая в платье цвета граната — струящееся, словно жидкий рубин. Её волосы, обычно чёрные, теперь отливали медью, а глаза...

Глаза больше не были бездной.

Теперь они напоминали тлеющие угли — тёплые, почти золотые.

Я сел напротив, стараясь не дышать слишком часто — этот аромат опьянял.

— Вы... пахнете жизнью.

Она улыбнулась, и в этот раз улыбка была опасной.

— Этот запах — то, что остаётся, когда я забираю душу. Самый яркий момент. Последний вздох. Последняя мысль. Иногда... я ношу его, как духи.

— Это жестоко.

— Нет. Это — память.

​​​

Я сделал глоток воды (когда здесь появился стакан?).

— Что для вас — зло?

Она задумалась, играя прядей волос.

— Зло... это когда живое существо причиняет страданиеосознанно и с наслаждением. Я — нейтральна. Я не добрая и не злая. Но люди... о, люди умеют бытьхуже меня в тысячу раз.

— Что вы думаете о человечестве?

Она рассмеялась — звук, похожий на звон разбитого стекла.

— Вы — парадокс. Вы боитесь меня, но убиваете друг друга тысячами. Вы молитесь о вечной жизни, но тратите свои дни на ненависть. Вы...смешные.И в этом ваша прелесть.

— А человек? Один, не как вид.

Её взгляд смягчился.

— Человек — это вспышка.Одни горят ярко и коротко. Другие тлеют, как сырые дрова. Но даже самый ничтожный из вас способен на это чудо в последний миг. И это...завораживает.

— Как вы относитесь к войнам? Ко Второй мировой?

Тень пробежала по её лицу.

Войны — это пиршество. Но не для меня. Для них. Тех, кто прячется за идеями и жаждет крови. Я лишь убираю последствия. А Вторая мировая...

Она замолчала, и вдруг комната наполнилась тенями— силуэты солдат, детей, стариков, печей, разорванных снарядами тел...

— Это было слишком многодаже для меня.

Я почувствовал, как по спине побежал холод.

— Есть ли смысл в жизни человека?

Она наклонилась вперёд, и её глаза вспыхнули.

— Смысл? Нет. Вернее... он у каждого свой. Но естькрасотав том, что вы пытаетесь его найти. Даже зная, что я приду.

Я глубоко вдохнул.

— Если бы у вас был выбор... вы бы всё ещё были Смертью?

Она замерла.

Потомвстала подошла ко мне и коснулась пальцами виска.

— Я не выбирала. Но если бы могла...

Её голос стал шёпотом

—. ..я бы попросила тебя жить громче.

Комната погасла.

Встреча 5. «...»

Комната на этот раз была пустой — ни стен, ни пола, ни света. Только бесконечное пространство, в котором мы сидели друг напротив друга, будто подвешенные в самой сердцевине реальности.

Смерть изменилась снова.

Теперь на ней было платье из теней — то ли чёрное, то ли тёмно-синее, то ли вовсе не имеющее цвета. Оно переливалось, как крыло ворона под солнцем, и казалось, что если приглядеться, в его складках шевелятся лица — все те, кого она забрала.

Но самое странное — она смотрела на меня с интересом.

Не как на жертву. Не как на собеседника.

Как на загадку.

И первая за всё время задала вопрос сама.

— Почему тебе так интересно со мной ?

Голос её был мягким, почти ласковым, но в нём слышалось что-то неумолимое, как тиканье часов в пустой комнате.

Я попытался ответить честно.

— Потому что вы — единственная правда. Всё остальное — иллюзии. Религии, философии, наука — всё это попытки объяснить вас. А вы просто... Есть.

Она склонила голову, будто разглядывая меня под новым углом.

— И что даёт тебе это знание?

— Страх.

— Только?

— И... свободу. Если смерть неизбежна, то всё, что до неё — мой выбор.

Тень улыбки скользнула по её губам.

всё ещё боишься меня?

Я задумался.

— Да. Но не так, как раньше.

— Как же?

— Как боятся океана. Не потому, что он злой. А потому что он — больше тебя.

Она кивнула, будто ожидала такого ответа.

Молчание.

Она спросила :

— Смог бы ты побыть в моей шкуре?

Вопрос повис в воздухе, тяжёлый, как гильотина.

— Я... не знаю.

— Представь. Ты должен обнять их.

Внезапно передо мной явились они.

Крупный мужчина с блестящими глазами, который задушил совсем еще младенца и смеялся, истекая кровью, а я рядом, стояла его обезумевшая от потери мать, с ружьём наперевес.

Затем...

Предатель, который сдал свою семью фашистам, и которая потом сгорела, в забитой людьми, церкви. А он повесился.

После появился жуткий лай и звук. Тут же появилась деревянная дверь, а за ней жуткий лай собаки, которую словно убивали, срезая заживо шкуру и кровь, что текла снизу, в пространстве между дверью и полом.

Дальше, взгляд журналиста, в темноте, увидел глаза и спертое дыхание толстого мужчины, который тряс кровать и прыгал на ней, а рядом находились униженные, красные от боли и скорби, глаза девочки. И крики, которые никто не слышал, кроме интервьюера.

Они стояли, ждали.

И я должен был обнять каждого. Каждого из них.

Я почувствовал, как тошнит.

— Я... не смогу.

Смерть смотрела на меня без осуждения.

— А я — могу. Потому что для меня они... такие же.Как святой. Как младенец. Как твоя мать.

— Но они же...

— Монстры ? Да. Но я не судья. Я — дверь.

Я дрожал.

— Как вы это выносите ?

Она задумалась.

— Иногда... я плачу. Но слёзы испаряются, не долетев до земли.

— Теперь ты понимаешь?

— Что?

— Почему люди придумали Бога, ад и рай.Потому что иначе — слишком несправедливо.

Я молчал.

Она встала.

— До свидания, человек. На этот раз — навсегда.

И исчезла.

Оставив меня наедине с одной мыслью:

«Лучше жить, чем судить. Потому что в конце — всё равно придётся обнять их всех»

Встреча 6 «Лай верного друга»

Комната на этот раз была пустой и тихой, как заброшенная церковь. В углу лежал старый ошейник — его ошейник. С потрескавшейся биркой, с потертым именем.

Смерть ждала меня.

Она сидела на полу, в простом сером платье, похожем на саван. Её пальцы медленно гладили что-то невидимое у неё на коленях.

Я знал.

Она держала мою собаку.

— Ты пришёл не за интервью.

Её голос был тише, чем когда-либо. Без эха. Без тысячеголосого шепота.

— Нет.

— Ты хочешь знать, где он ?.

Я кивнул. Голос сломался.

— Есть ли... рай для них?

Смерть посмотрела на свои руки, будто впервые видела их.

— Рай... Ад...— она вздохнула. — Это не места. Это состояния.

— Значит, её нет?

— Он — здесь.

Она подняла ладонь, и между нами возникло теплое, золотистое сияние.

Я увидел его — здорового, весёлого, с мокрым носом и виляющим хвостом.

— Он не страдает. Не помнит боли. Просто... ждёт.

— Ждёт чего?

— Тебя.

Я зарыдал.

А для людей? Для тех, кто ошибался?

Смерть смотрела на меня без осуждения.

— Если бы Рай был только для святых, он был бы пуст. Если бы Ад — только для злых, он бы лопнул.

— Тогда где грань?

— В раскаянии. Даже палач, понявший, что сделал, — уже не палач. Он —бывший.

— А если он не раскаялся?

— Тогда он всё ещё там. В своей ненависти. В своём страхе. Это и есть Ад — когда ты добровольно остаёшься в своей тьме.

Я сжал кулаки.

— А прощение? Есть в нём смысл?

Она впервые улыбнулась по-настоящему.

— Прощение — это не для них. Это для тебя. Чтобы ты не носил их грехи в своей груди, как нож.

Я вытер лицо.

— Ты... могла бы забрать меня сейчас?

Смерть покачала головой.

— Нет. Ты ещё должен пожить.Ради неё. Ради тех, кто тебя любит. Ради утра, которое ты ещё не видел.

Она встала.

— Но когда придёшь...

Она положила руку мне на грудь.

—. ..ты услышишь лай.

И исчезла.

Оставив меня с ошейником в руках и миром в сердце.

«Макабрический experention»

На этот раз. Она была в платье с которого стекали подобно человеческим слезам, ручьи воды, прямо по плечам. Туда сюда... Туда сюда.

Интервьюер замер на секунду, пальцы непроизвольно сжались в кулаки.

— А что, если… чисто теоретически… я попытаюсь напасть на тебя?

Смерть перестала гладить невидимую собаку. Подняла глаза.

Темнота вокруг сгустилась.

— Ох, — её голос стал тише, но чётче, как скрип лезвия по кости. — Ты правда хочешь это обсужать?

Она не злилась. Но комната вдруг перестала быть комнатой— стены растворились, и мы оказались в пустоте, где под ногами не было пола, а над головой — неба. Только бесконечная чернота и мы двое.

Хорошо, давай теоретически, — она усмехнулась, и в этот момент её глаза вспыхнули — не красным, не зелёным, а цветом, которого нет в природе. — Ты поднимаешь руку. Делаешь шаг. И…

Вдруг — я уже мёртв.

Не было удара. Не было боли.

Просто я уже лежал на спине, а моя душа медленно отрывалась от тела, как лист от ветки.

Смерть сидела рядом, качала ногой, будто мы просто пили чай.

— Ну? Продолжаем интервью?

Моя душа втянулась обратно в тело с хлюпающим звуком, будто пловец вынырнул из глубины.

Я задыхался.

— Это… жестоко.

— Нет. Это — вежливое предупреждение — Она улыбнулась как мать непослушному ребёнку. — Я могла бы просто оставить тебя там. Но мне, честно говоря, нравятся наши беседы.

Как выглядит Бог?

Я всё ещё дрожал, но любопытство пересилило страх.

— Ладно… Тогда другой вопрос. Как выглядит Бог?

Смерть закатила глаза, будто её в сотый раз спрашивают об этом.

— А как выглядит Вселенная?

— Что?

— Ты видишь звёзды, планеты, галактики… но это лишь верхний слой. Так и с Ним. Вы спрашиваете: «Он старик с бородой? Огненный шар? Свет?» — Она фыркнула. — "Он" — всё это. И ничто из этого. "Он" — вопрос, на который вы сами должны ответить.

Я нахмурился.

— Это… уклончивый ответ.

— Нет. Это единственный честный.— Она встала, и платье из теней заколыхалось, как дым. — Вы хотите простых ответов? Их нет. Смерть, Бог, смысл жизни — всё это гораздо страшнее и прекраснее, чем вы рисуете в своих книжках.

Она повернулась, давая понять — разговор окончен.

Но перед тем, как исчезнуть, бросила через плечо:

— Хотя… если очень хочется представления… в следующий раз, когда увидишь закат, первый снег или смеющегося ребёнка… присмотрись.

Может, увидишь Его.

И растворилась, оставив меня с миллионом вопросов… и одной догадкой.

Встреча 7 «Восторженная ноосфера»

Я пришел раньше.

Белая комната была пуста, если не считать одного предмета— косы.

Она стояла в углу, прислоненная к стене.

Обычная коса.

Деревянный черенок, чуть потертый от времени. Лезвие — матовое, без бликов, будто поглощающее свет.

Но чем дольше он смотрел, тем сильнее сжималось горло.

Это не был инструмент для травы.

Это было орудие тьмы.

В воображении всплывали картины:

Шея, перерубленная одним ударом.

Головы, катящиеся по полу.

Последний хрип, когда лезвие входит в грудь.

Меня затошнило

— Ну что, напугал себя?

Она уже сидела напротив.

В черном платье (коротком, с открытыми плечами).

С ароматным коктейлем в руке (вишневый сироп стекал по стеклу, как кровь).

И в тридцати сантиметрах от его лица.

Он вскрикнул и отпрянул.

Смерть улыбнулась — почти по-человечески.

— Расслабься. Сегодня у нас гость.

Хлопок пальцами.

И на полу появился Бобби.

Тот самый щенок.

Рыжий, с белым пятнышком на груди. Виляющий хвостом.

Тот, которого его отец убил тридцать семь лет назад.

— Привет, мальчик.

Смерть щелкнула пальцами — и перед Бобби материализовалась миска с едой.

Не просто едой.

Самым вкусным обедом.

Сочный стейккак из детства, когда мама еще готовила.

Печенье в форме косточек то самое, из зоомагазина с няшным пёсиком.

Мороженое, которое Бобби обожал и всегда воровал со стола.

Щенок радостно завилял хвостом и принялся уплетать.

Человек задохнулся.

—. ..почему?

— Потому что ты заслужил.

— Можно спросить ?

Девушка кивнула.

— Существует ли Люцифер?

Я не удержался.

Смерть покачала головой.

Без слов.

Но в этом жесте было все: Отрицание, согласия, в том виде что я считаю и то что-то это намного сложнее. Она мотнула головой несколько раз, с несколькими самомо противоречащими движениями.

Я не стал уточнять.

Я спросил внезапно :

Что было до Всего?

Смерть тихо рассмеялась.

Потом резко замолчала.

И глаза ее потемнели.

— Если бы такая незначительная слуга, как я, знала это, милый мой...

Она наклонилась ближе.

—. ..ты думаешь, я бы сидела здесь с коктейлем?

Бобби тявкнул.

И комната растворилась.

Встреча 8 «Оранжевый антинатализм»

Комната больше не была белой. Теперь она напоминала старую библиотеку, где вместо книг на полках стояли свечи— одни горели ярко, другие догорали, третьи лишь теплились, будто вот-вот погаснут.

Смерть сидела в кресле, одетая в платье из тумана — то ли серое, то ли серебряное. В руках она держала песочные часы, но песок в них не тек.

Я стоял перед ней, сжимая в руках старую фотографию— на ней был он сам, моложе, а рядом — те, кого уже нет.

— Есть ли рай для тех, кто ошибался?— спросил я— Для тех, кто не верил в Бога, но жил... как человек?

Смерть перевернула часы. Песок наконец побежал.

— Ты спрашиваешь, можно ли войти в дом, не зная хозяина?

— Да.

— Тогда скажи мне...

Она подняла глаза — теперь они были как два зеркала, в которых отражались все его поступки.

— Если слепой всю жизнь носил в руках факел, освещая путь другим... горел ли огонь?

Я замер.

— Я... не знаю.

— А вот и ответ.

Она поставила часы на стол.

— Рай — не награда за веру. Ад — не кара за сомнения.

— Тогда что же?

— Ты сам решаешь, куда идти.

Она встала, подошла к нему вплотную.

— Тот, кто жил с любовью, уже видел рай. Тот, кто сеял боль, уже горел в аду.

— Но...

— Загадка не в том, куда ты попадешь.

Она коснулась его лба.

— А в том... узнаешь ли ты себя, когда придешь.

Комната погасла.

Остался только шёпот где-то в темноте:

— Возьми факел. И иди.

Комната внезапно потеряла форму — стены растворились, оставив их в пустом пространстве, где даже пол был лишь иллюзией под ногами.

Смерть перестала улыбаться.

Она не изменилась в лице, но всё вокруг изменилось из-за неё

Я —дрожащим голосом— Ты видела Хиросиму. Нагасаки. Освенцим. Дахау.

Пауза. Густой, как смола.

Что ты... чувствовала?

И... — глотаю — видел ли "Он" это?

Смерть (тихо, почти задумчиво) —Чувствовала?

Она поднимает руку, и воздух трескается, как экран. Всплывают кадры— но не те, что показывают в учебниках.)

Хиросима, за секунду до вспышки.

Девочка смеётся, поднимая бумажного журавлика.

Дедушка нюхает цветок не зная, что это последний запах в его жизни.

Кошка выгибает спину на солнце.

Их тени навсегда остаются на стене.

Освенцим, предрассветный час.

Еврейский мальчик рисует углём на стене птицу.

Девушка шепчет молитву, которую никто не услышит.

Даже палач, прежде чем войти в газовую камеру, на секунду закрывает глаза

Нагасаки. Момент до.

Женщина кормит грудью ребёнка и улыбается видя его ласковые движения губ.

Рядом, двое влюблённых целуются в тени дерева и прижимаются сердцами.

Около их всех, собака спит свернувшись калачиком и мило посапывает.

Все эти мгновения застывают, как кадры на плёнке. Потом вспыхивают— но не исчезают. Они горят в воздухе, как угли.

— Что вы чувствовали ? — спросил я

— голос без эмоций— Я чувствовала... Время...— Ты спрашиваешь, как будто я — человек. Я не "чувствовала". Я собирала

Она сжимает кулак — и кадры рассыпаются в пыль.

Каждую секунду. Каждую жизнь. Каждую тень, оставшуюся на стене.

Пауза.

А Он?

Она смеётся, но звук этот пустой, как ветер в трубе."

— Он"видел. Но не остановил.

Значит ли это, что "Ему"было всё равно? Или что это было нужно?

Она наклоняется ближе, и её глаза становятся зеркалами

—Ты действительно хочешь знать ответ?

Смерть слегка отстраняется, улыбка снова "не человеческая"

— Ха. Правильно. Не спрашивай.

Бобби скулит у её ног. Она гладит его, и комната возвращается в обычное состояние.