В тот вечер ни Галине, ни Елене краснеть за содеянное не пришлось. Их мужья вернулись домой во втором часу ночи, и, как водится, на рогах. Теперь уж в обоих смыслах, сами друг другу понаставили. Но Елена, простая душа, такое вынести не могла. Не то, что муж пить не бросил, как обещал, это ничего, привыкшая.

«Мужик хозяин своего слова, хочет — дает, хочет — обратно забирает. Вон, как храпит. Спал бы тихо, значит, совесть не чиста или что нехорошее замышляет, а если храпит, значит, честный человек. А я? Разве так с подругами поступают? Отдать Федьке то, что Степке обещано на веки вечные! Кто я после этого?»

Вопреки мыслям и сожалению у нее сладко потянуло внизу живота.

«Феденька. Вот настоящий мужчина! Взял и отодрал. Без всяких соплей. Брал как свое, без спросу. Грибочек у него толстенький и достает куда надо. Эх, вот бы так всегда,.. . но нельзя, неправильно это».

Лена осторожно поднялась, чтобы не разбудить Степана Сергеевича, и стала одеваться. Каким бы Федька Парашютист не был хорошим, а душу надо облегчить, пойти и повиниться. Была надежда, что Галина поймет и простит обоих, подруга все-таки.

Утро было еще раннее, но Елена ждать не стала — в поселке у нас встают с рассветом, а петухи уж часа два как пропели. Пошла короткой дорогой, огородами. Постучала в окно и глаза в землю, извиняться приготовилась.

Галина вышла заспанная, лохматая, в ночнушке и Федькиных калошах. Плечи потирает, знобит ее со сна.

— Чего ты, Лен? Мы спим еще, суббота же. — Она сладко зевнула, прикрыв рот ладонью.

Елена молчит, губу кусает, а щеки аж пунцовые. Но Галина женщина проницательная, умная, не зря столько книжек читано — поняла, что разговор будет непростой, иначе, зачем в такую рань приходить, молчать и глаза прятать. Повела она подругу в кособокую беседку под виноград, подальше от Федькиных ушей. Сели, помолчали.

— Галь, я че пришла-то...

Мялась, мялась Елена, но все-таки выложила всю правду. И сидит, покорно ждет, когда Галина начнет ее за волосья таскать и глаза выцарапывать. А Галина на нее даже не смотрит — нахмурилась, задумалась, стол ногтем ковыряет. Потом улыбаться стала и рассмеялась.

— Вот же, стервецы! Ленк, мы с тобой две дуры. Как они нас, вокруг пальца-то?

И свою историю рассказала, со всеми подробностями. Про цветы агрономом дареные, и про его разговор о книгах, и как он ловко на интимные темы перешел, а потом поцеловал руку и,.. . дальше уж она не стала рассказывать, это личное дело каждого, как он удовольствие и оргазмы получает. Хохотали обе над своей наивностью до икоты, а как веселье прошло, задумались. Елена первая решилась высказать, что у нее на душе:

— Галь, ты только не обижайся, а? Ты бы... хотела так еще раз? — робко спросила она и подобралась, приготовилась к худшему. Вдруг подруга на нее все-таки кинется?

А Галина и не собиралась. Сидит, локти на столе и кулаки в щеки — размазню на лице делает, думает. Ей ведь тоже хочется, но колется. Назад-то дороги не будет. Где второй раз, там и третий, а там пошло-поехало.

— Лен, я бы рада, но люди-то не слепые. Разговоры пойдут.

— А чего тут разговаривать? Мы же по-соседски... Федька твой сегодня хотел опять зайти. Ты не думай, не за этим он, только лопаты наточить. От Степки-то никакого толку, он из лопаты пилу сделает, вот и вся помощь. А я его к тебе пришлю. — Елена огляделась. — Вот, скажу, мол, абрикоса у Галки болеет, пусть средство подскажет.

Чахлое деревце и правда, выглядело нездоровым, поэтому никакого вранья, все честь по чести.

Елена, наконец, согласилась на уговоры. В конце концов, хрен, положенный на мнение окружающих, обеспечивает спокойную и счастливую жизнь. Какое ей дело до остальных? Пусть лучше за собой смотрят, нечего в чужую жизнь нос совать. А хороший секс, он же как наркотик — раз испытаешь, потом еще хочется. Больше, глубже, дольше. От мыслей об умелом языке Степана Сергеевича (тоже в обоих смыслах) у нее намокли трусы и порозовели щеки.

— Я Федьке про измену пока ничего не буду говорить, и ты Степану тоже, а то мало ли что, — предупредила она. — Мы их к этому постепенно подготовим.

Галина на нее руками замахала.

— Что ты, что ты! Я об этом и подумать не могу.

Поздно было признаваться, все четверо повязаны, разве что мужики еще не знают, что жены их на чистую воду вывели. Но все равно стыдно.

Сговорились подруги о времени, когда мужьями меняться будут и разошлись, обе довольные. Елена больше рада была, что цела осталась, а Галина от предвкушения еще одного романтического свидания. Очень ей ухаживания агронома по душе пришлись. Вспомнилось ей, как они со Степаном Сергеевичем в порыве страсти упали с кровати, да так и остались на коврике, голые, потные, продолжая обсуждать эрос в творчестве Бунина. То чувственно и нежно, в полной гармонии с собеседником, а то и яростно, криками и стонами отстаивая свою позицию. А на всякие вычурные позиции Степан-то затейником оказался, не то, что Федька.

***

— А потом они как давай хохотать! Это они над нами, Сергеич, точно тебе говорю. Над кем еще-то?— Федька даже кепку сдернул, сжал ее в кулаке и стукнул себя в грудь.

Степан Сергеевич брови сдвинул.

— То есть, ты хочешь сказать, что моя Ленка пошла к твоей Галке и во всем призналась?

Парашютист часто закивал.

— Слышно-то ничего не было, но с чего бы Ленка в такую рань к нам притащилась? Галка, поди, тоже раскололась, иначе не ржали бы, как кони.

Степан Сергеевич вздохнул и подбородком с досады дернул. И так похмелье одолело, а тут еще это.

— Совесть ее, видать, замучила. Вот, мягкотелая! А смеялись они над тем, как мы себя вчера показали, как пить дать. Ничего не понимаю. Галка вроде не... — он замолчал и махнул рукой. — А ты с Ленкой как?

Федька оскалился во все тридцать два зуба и показал большой палец, как депутат на плакате.

— Веришь, нет, Сергеич, завелась так, что чуть ли не матом ругалась. Какая она у тебя...

— Ладно, ладно, — перебил его агроном. Кому охота слушать, как его жену на чужой хер натягивали? Мужское эго такого не стерпит. Оно, конечно, бывает разное — маленькое, большое, а то и не в меру раздутое, но всегда хрупкое.

— Что ж нам теперь делать-то? — спросил Степан Сергеевич. Задумчиво так, и будто вдаль смотрит.

Федька даже растерялся. Всегда его друг сам решение находил, а тут у него совета спрашивает.

— Так я это... откуда мне знать?

— Э-эх! — с осуждением протянул агроном, и передразнил Федьку с издевкой:

— Откуда мне знать, откуда мне знать!

Потом заговорил серьезно:

— Это, Федя, был риторический вопрос. Мы же хотели это прекратить?

Он дождался, когда Парашютист кивнет, и заметил, что кивок у него вышел неуверенный. Вроде «ты, Сергеич, конечно, авторитет, но и у меня свое мнение имеется». Степан Сергеевич на этом не стал заострять внимание, договорились же вчера, что хватит с них этого свинга.

— Значит так. Сейчас расходимся по домам и смотрим в оба. А делать, друг ты мой любезный, мы будем вот что...

***

— Нуте-с, Галина Михайловна, что я могу сказать?

Называть Галину по имени-отчеству агроном начал только вчера. Ему показалось неправильным, что он Степан Сергеевич, а она просто Галина, когда беседуешь о высоком. Даже когда она стоит раком и блестит от пота как загнанная лошадь.

Степан закончил осмотр больного абрикоса и выдал диагноз:

— Зараза комбинированная, нужен однопроцентный купорос для полива, и кое-где кору от парши поскоблить. Это я мигом. А купорос наболтаю и завтра занесу.

Говорит, а сам на Галину поглядывает, пытается разгадать, что у них с Еленой вызвало такую реакцию. Почему смеялись? Тут провокацией попахивает.

Но Галина уже возбудилась и потекла, ей не до интриг и заговоров. Степана она встретила в одном халате, без нижнего белья, потому что надоело менять трусы. Вот и сейчас она чувствовала, как по ляжкам ручейками течет теплая смазка, остывает и холодит кожу. Она видела, что Степан на нее смотрит, но откуда в его взгляде эта настороженность, понять не могла.

— Степан Сергеевич, вы, когда закончите, в дом зайдите, я вас отменным самогоном угощу.

Сказала, развернулась и ушла, повиливая бедрами, пытаясь делать это настолько грациозно, насколько позволяли калоши и узкая тропинка между грядками.

О вчерашнем между ними ничего сказано не было, но тело по-прежнему искрило от возбуждения, а о маленькой тучке, вызванной взглядом Степана она не беспокоилась. Она сделает так, что агроном забудет обо всем на свете.

Галина сбросила халат, надела парадные туфли с высокими каблуками и подошла к зеркалу. Она себе всегда нравилась, но сегодня было некоторое чувство неловкости из-за бритого наголо лобка. А все потому, что Степан Сергеевич слишком часто отвлекался от процесса, чтобы выплюнуть попавшие в рот волосы.

— Галка, ты богиня! Афродита из пены! Секс с тобой это лучшее, что может испытать мужчина, — проговорила она с чувством ежедневную аффирмацию.

Галина приподняла тяжелую грудь и поморщилась.

— Отвисли, падлы. Гравитация, бессердечная ты сука!

Она посмотрела в окно, чтобы не пропустить нужный момент.

— Скоблит еще, мой художник.

Вчера они говорили о трагической любви Гали Ганской и безымянного художника. Степан Сергеевич как в рассказе грубо раздел Галину, бросил на кровать и, не прекращая восхвалять Бунина за пронзительность слога, оттрахал ее до бесчувствия.

— Идет!

Галина влезла на стол, легла и приготовилась. Но Степан Сергеевич сначала неторопливо помыл руки, постоял, раздумывая, стоит ли заходить, а потом шел и оглядывался, надеясь, что заметит засаду или какой-нибудь подвох.

Он открыл дверь и позвал бодрым голосом:

— Галина Мих... — Степан Сергеевич даже подавился отчеством от резкого вдоха.

На обеденном столе лежала Галина, согнув ноги в коленях, а в ее причинном месте торчал соленый огурец. Рядом стояла, истекая холодным потом бутыль и стакан, до краев полный самогона.

«Вот, сейчас», — подумал агроном. «Откуда она выпрыгнет? Из-за печки? Из-за той шторы?» Он напрягся и приготовился бежать, чтобы не получить по голове сковородкой, но его жена Елена все не выпрыгивала, и даже не выглядывала.

— Что же вы, Степан Сергеевич? — подала голос Галина, не поднимая головы. — Угощайтесь. Огурчиком вот, закусывайте скорее, а то трудно удержать.

Секс и алкоголь, две из многих зависимостей, от которых невозможно отказаться, если имеешь в этом большой опыт. Секс врожденная зависимость, а алкоголь приобретенная, но для Степана Сергеевича обе равноценны. Дразнящий запах женщины и самогона нанесли двойной удар по нужным рецепторам, агроном потерял волю и утратил чувство самосохранения.

«Подумаешь, сковородка. Первый раз что ли? Какое все вкусное... с чего бы начать?»

Он приблизился, сжал в кулаке стакан и, гулко сглатывая, влил в себя мутную ядреную жидкость. Выдохнул, покривился, и упал на колени. Зарылся лицом в женской промежности, хрустнул огурцом. Слизал терпкую подливку с половых губ, отметил, что там сегодня ни единого волоска. Все это он проделал на автомате, каждую секунду все-таки ожидая скандала.

Когда самогон добрался до желудка и устроил там фейерверк, Степан Сергеевич расслабился, прильнул губами к раскрытым алым складкам и начал лизать. Галина задышала, вздымая живот, застонала, сжимая голову агронома белыми ляжками. Но Степан опомнился.

«Не так! Все не так! Интересно, как там Федька справляется?»

Он поднялся, спустил штаны до колен, сжал в кулаке член, подергал, чтоб он крепче стоял и вошел в пещеру с сокровищами, которая вчера ей и была, но сегодня все должно быть не так.

«Как Парашютист ее называет? Не матюком же? Эх, забыл спросить».

Ухватившись за бедра Галины, Степан Сергеевич резкими движениями стал гонять член без обычных для него изысков. Туда-сюда, туда-сюда. Галина перестала стонать, только сотрясалась всем телом от сильных, почти болезненных ударов агронома и смотрела на него с удивлением. Но Степан Сергеевич разглядывал только ее дрожащую грудь, чтобы не затягивать процесс. Через несколько минут он своего добился — вытащил член и оросил живот Галины изрядной порцией семени.

— Спасибо, хозяйка, за угощение. Мне пора.

Степан Сергеевич без лишних церемоний вытер член скатертью, натянул штаны и вышел. Ошеломленная Галина не могла поверить, в то, что сейчас произошло. Она полежала, потом повернулась на бок и заплакала.

— Вот, скотина! Я ему,.. . а он...! Чтобы я еще хоть раз! Пошел он на хрен!

***

— Как все прошло? — спросил Степан Сергеевич с довольной улыбкой.

— Как по маслу, Сергеич. Все эти муси-пуси ее сначала удивили, а потом она меня выгнала.

Федька тоже улыбался, но с грустью. Была в его глазах тоска и сожаление, но Степан Сергеевич опять не обратил на это никакого внимания. Он был уверен в Парашютисте на сто процентов — Федька ничего не испортит. Научить его манерам и обхождению за такой короткий срок невозможно, но это оказалось и к лучшему. Елена быстро потеряла интерес к Парашютисту, когда поняла, что не получит то, что хотела.

— Давай, что ли отметим это дело, Сергеич? До зеленых соплей?

Федька приподнял пакет, в котором соблазнительно звякнуло.

***

Елена проснулась среди ночи от стука в окно.

«Кого там черти носят? И Степки до сих пор нету».

Она одернула занавеску и вгляделась в темноту. Узнав Парашютиста по вихрастой башке, покачала головой и открыла окно.

— Чего тебе? — спросила она совсем не ласково. — Сейчас вот Степка придет, я ему скажу, что ты...

— Не придет твой Степка, — перебил ее Парашютист. — На конюшне дрыхнет без задних ног.

— А тебе чего тогда? Иди к нему, и целуйтесь там с ним, сколько хотите!

— Лен, пусти. Я... так не могу. И я трезвый, веришь, нет? Это все Сергеич виноват. Это все он придумал, Лен.

Елена сжалилась, пустила. Ей было интересно, что такого придумал ее «благоверный».

Федька снял ботинки, с опаской глянул через порог и шагнул в дом. Сели у стола, он помолчал, собираясь с мыслями. На сбивчивый рассказ и извинения у Парашютиста ушло не больше пятнадцати минут. За это время Елену будто подменили, она перестала злиться, опустила глаза и порозовела щеками. Федька хоть и не обучался в городе, но все понял. Он поднялся, потянул на себя Елену и обнял.

— Ленок... я без тебя не могу. Я и пить больше не буду, правда. Ради тебя все, что хочешь.

Он обнял ее крепче, утопая в мягком теле, потянулся губами и поцеловал, но Елена все еще отводила глаза и в ответ не обнимала.

Парашютист мысленно себя отругал.

«Видишь же, чего она хочет. Так чего ты сопли опять развел? Все Сергеич со своими свингами. Буду, не буду, хочу, не хочу. Начал дело, так доведи его до конца. Моя теперь Ленка! Понял, ты, хлыщ городской? Любовь у меня!»

Он протянул руку, снял заколку, распуская густые волосы Елены, и накрутил их на кулак.

Вот тогда она на него посмотрела. Глаза ее загорелись радостью, ожиданием и... покорностью. Федька потянул Елену за волосы, она опустилась на колени и повернулась к нему спиной.

— Хочу как в первый раз, Феденька. Твоей хочу быть, — прошептала она с дрожью в голосе, и потянула через голову ночную рубашку.