Oksana Litovchenko

ГАРЕМ СВЕКРА полная версия

I.

Пантелеевна перебирала постельное белье и нашла интересную коробочку — голубенькая, бархатная, махонькая, на ладошке поместится, с выпуклой крышечкой, а под крышечкой — золотое колечко с красным камешком. Зло сверкнул тот камешек и погас, пенсионерка вернула находку под простынку и зашлась в думах: кто спрятал эту штучку в шкафу?

Если муж, старик Анисим Матвеевич, то этого не может быть, скуп он, росы в зорю не выпросишь, какие уж тут кольца. Если сын Андрейка припас для супружницы своей Настасьи, то зачем спрятал в родительской спальне?

Тихонько прикрыла баба дверцу и решила наблюдать.

День проходит — ничего, три проходят — ничего, а через неделю, аккурат на Яблочный спас, то колечко зажглось на пальчике у Настасьи.

Выгнула пальчики, сама любуется и хвастается, что свекор подарил.

Анисим Матвеевич отродясь никому не делал подарков, он любит все под себя подгребать и вдруг - такая щедрость.

Анисим человек хитрый, ехидный, завистливый, был в колхозе счетоводом, под Перестройку успел украсть всю колхозную казну, а по молодости служил землемером, судачили, что набрел на курган, а в нем - клад древний, цены неописуемой.

Ну, и где он тот клад? Сплетни это. Правда, был мужик в достатке, дом, не сказать, чтобы очень уж броский, но самый крепкий в деревне, свежий, ухоженный, да и сам старик, при своей прижимистости, любил жить со вкусом, в свое удовольствие — если чай, то с малинкой, если сорочка, то с васильковой вышивкой, при этом супружницу свою Пантелеевну держал в черном теле, копейку лишнюю не давал на себя потратить.

— Ты чего же это, леший, сноху золотом одариваешь, глаз свой бесстыжий на нее косишь, али совсем с ума спятил? - Напустилась старуха на мужа, дождавшись, когда он уляжется рядом на постель ночевать.

Дед аккуратно поснимал с ног следки, которые любил носить под обувью, особенно в жару, поочередно обшаркал ладонью ступни, удобно устроился на перине и накрылся одеялом.

— Тебя я забыл спросить, кого мне одаривать, - конкретно и с расстановкой отрезал он.

— А про Андрюшку ты подумал?

— А што про него думать? Их у нас двое, а толку? Один упертый, другой блаженный все какие -то статейки пишет. Воспитала ты, супружница моя дорогая, нахлебников — тунеядцев. А Настасья — молодец. Сын дурак, так хоть сноха умненькая, через нее, глядишь, и его направлю на путь истинный.

— Бога не боишься?

— А ты меня Богом не стращай. Кто бегал на луг, в копнах с председателем кувыркался, не ты? Вся округа знает.

Так что, захлопни рот и спи, а то лишу куска хлеба, пойдешь побирушкой по миру с твоей пенсией. И неча тебе про грехи судачить, без умысла я, по родственному, что же мне теперь родной снохе и подарка не сделать. Она росла без отца, так хоть свекор порадует.

Вот до чего же ты, Пантелеевна, душа темная, везде тебе срам мерещится. Спи, прости Господи, вот послал он мне бабу, горе одно.

Старик поворочался и вскоре крепко заснул, дребезжа уголком отвисших губ, а его бабку еще долго мучила бессонница.

Женщина давно замечала, что муж пялится на сноху, да считай с момента, как дети приехали из города.

Сын Андрюшка чего — то никак не мог зацепиться за жизнь, плыл по течению, и вот явился с бабой своей к отцу за поддержкой, как будто не знал, что за фрукт этот папаня.

А Настя, та сразу втерлась в доверие к свекру, улыбнулась ему, приласкалась, шляпу ему привезла, сказала, что сама выбирала, и началось у них сразу взаимопонимание, симпатия взаимная.

Да если бы по родственному, так это и хорошо, а тут ведь дед растопырил крылья как петух, и пошел кругами, грудь колесом.

Тьфу ты, прости Господи, в молодости кобелина был и теперь никак не уймется.

Жена надеялась, что хоть с годами мужик успокоится, уж и костер его прогорел и погас, и угли стали затягиваться пеплом, но вот дунул свежий ветерок, и снова налились белым жаром уголья, и пошло пламя наперегонки гулять то тут, то там по пепелищу.

И как теперь жить, что будет, если сын поймет, что к чему? Он вроде все в компьютерах сидит, вроде ни до чего ему дела нет, но ведь глаза - то он не растерял. А ну, как затеют отец и сын вражду?

И так, и эдак вертела старуха в голове эту ситуацию, вздыхала и ничего путевого не могла придумать.

И дед — то этот без ума, ему, если что втемяшилось в башку, обухом не вышибешь. И слова лишнего ему не скажи. А ну как правда выгонит из дома, с него сбудется.

Заря уж занималась в небе, а бабка все пялилась в потолок с дешевенькой, от экономии, однорожковой люстрой.

А может правду дед говорит, и нет у него похабного умысла, от души он, да от чистого сердца балует доченьку?

С той мыслью старая полуночница и провалилась в сон.

Очнулась Пантелеевна дальше рассвета. На уличном столбе погас свет, жизнерадостно пробибикала автолавка, хозяйка сунула ноги в суконные тапочки, прошаркала в коридор.

На кухне разговаривали, баба прислушалась: балакали Анисим Матвеевич и Настасья. Свекор сыто бубнил, сноха угодливо хихикала.

Стоя у газовой плиты, спиной к отцу мужа, она ловко подхватывала блин на лопатку, опрокидывала его «спиной» на раскаленную сковороду.

Масло густо и аппетитно шкворчало, витали вкусные ароматы горячей выпечки, спелых яблок и ванили.

Анисим, сидя перед столом, аккуратно складывал пышный блин на три доли, макал его в растопленное масло, ловко отправлял в рот, вытирал пальцы свежей салфеткой и брался за новый.

На момент явления всклоченной супруги, он уписал уже пять блинов и все не мог насытиться.

— Умница ты, Настенька, - покряхтывал он от удовольствия. - Что красавица, что хозяюшка — цены тебе нет.

— Кушайте на здоровье! - Улыбалась краешками губ девица, спеша угодить свекру. - Я еще напеку.

— А я люблю, знаешь, с утра плотно покушать, - откровенничал старик. - Тогда и день — денечек как с горки катится, а на голодное брюхо, какая она жисть.

— Истинно так, Анисим Матвеевич.

— И, знаешь, что интересно, скоко ни съем, а вот не толстею. Организм у меня такой, правильный. Мне наш врач из города Олег Лаврентьевич так и говорит: обмен веществ у вас, уважаемый Анисим Матвеевич, дюже правильно настроен. То есть, ничего лишнего во мне не задерживается. Никакой перегруз не принимается, - пучил глаза хозяин, засовывая в пасть новый блин.

Пантелеевна зло оттолкнула боком сноху от плиты, вырвала у нее из рук лопатку:

— Шла бы к мужу, нешто тебе без него на кухне крутиться.

Хозяйка с вечера поставила тесто, собиралась печь пирожки с яблоками, в чем была большая мастерица, и эти ранние блины несколько расстраивали ее планы.

— Так я и Андрею блинов напеку, - обиделась Настя и растерянно поглядела на отца.

— Наплюй ты, Настасьюшка на бабку, ей всю ночь черти снились, вот она и злая.

Интересный «пейзаж» представляли из себя эти трое, собравшиеся поутру на кухне. Анисим был похож на маленького, но шустрого паучка, Пантелеевна — на крупную, медлительную паучиху, ну, а Настя — на яркую перламутровую стрекозу. И даже несколько поношенный халат мужа, в который она бегло запахнулась перед выходом к плите, не мог загасить ее живых цветов.

Была она девушкой высокой, статной. Шершавая материя халата, обтекала широкие, как две большие, белые рыбины, бедра.

Ее прическа представляла из себя небрежно заплетенную, густую, тяжелую косу, свисающую на грудь через плечо, и раздвоенное волнистое навешъе надо лбом.

Пухлые - аппетитной уточкой - губы, большие, зеленые глаза с умным прищуром, изогнутые лучи ресниц.

По характеру она была умницей, но малоразговорчивой, что называется, себе на уме.

Когда свекор шнырял жадным взглядом между ее бедер, мелькающих в полах халата, когда видел эту косу и бугры упругих ягодиц, сладкая истома, как в юности, подкатывала к его горлу, и приуснувший было мотыль упрямо поднимал голову в его суконных штанах.

«Кабы не постылая бабка, счас бы я и обнял ее своими руками сзади, сграбастал бы ее груди, утопил бы нос в ее пушистых завитках», - подмывала молодящегося пенсионера решимость.

Что еще подкупало Анисима, что сама молодка ластилась к нему, лукавыми взглядами, приветливым движением этих чудных губ так раскачивала его сердце, что оно напористо гоняло кровь по жилам как у молодого, как поршня гоняют масло по системам маленького дизелька.

Хитрый, но, в общем — то, недалекий вчерашний счетовод такое благорасположение молодой женщины с гуманитарным образованием конечно же относил за счет своей мужской привлекательности, полагая, что, хоть он уже и в значительных летах, но видна в нем стать, да и в чертах заметно некое благородство.

«Видать разглядела Настасьюшка во мне обстоятельность, основательность, аккуратность и мой небывалый ум», - гордился он. И развивал свою мысль в том направлении, что это неудивительно, что такая молодая дева залюбовалась им, если он сам всю жизнь на себя налюбоваться не может. На самом деле, не было в этом деде никого благородства и стати, морщинистый, самовлюбленный сморчок с замашками самодура.

А что тут искала Настя? Да Бог их разберет этих женщин. А вы как думаете?

Сама Пантелеевна терялась в догадках, чего такая истая красавица так расположена к ее мужчинам, за что холит этого свекра, за что полюбила их оболтуса Андрюшку?

Порой она даже выговаривала своему Матвеевичу:

— Вот не пойму, чего эта лиса трется по за нашим Андрейкой, чего ей надо? Вот чует мое сердце, не любит она его.

— Нет, любит, потому, что чует породу, - упрямился муж. - Андрюшка хошь и дармоед, а породистый, потому - род у нас крепкий, да ладный, любо - дорого глянуть. Что, по мне не видно, что ли? Ты меня вон сколько добивалась, годы ушли.

— Я добивалась?! - Разводила руками старуха, - а не ты лез ко мне на крышу, да провалился, аккурат к матушке в корыто, где она мылась?

— Ну, провалился, и что? Я что ли виноват, что твой батюшка всю жисть побирушкой прожил, крышу себе железную не мог справить, так и околел под соломой.

II.

Андрей окликнул отца, когда тот лип глазом к щели в заборе, подсматривая за прохожими на улице:

— Что там, папаня, мультики показывают?

Старик вздрогнул, воровато оглянулся, досадливо сплюнул:

— Чего ты подкрадываешься вечно под руку, караулишь ты что ли моменты, когда отца можно напугать?

— Вот кабы ты мне купил компьютерную систему, так было б тебе действительно, что посмотреть, не ломал бы глаза об забор.

Анисим Матвеевич прислонил к воротам какую — то палку, проверил запор.

— Опят ты свою шарманку заводишь про этот компьютер, будь он не ладен. Думаешь, ты в него глядишь? Дурья ты башка, это он в тебя глядит.

— Это как это?

— А так. Нам американцы нарошно тех компьютеров понасовали, что б за нами следить. Нынче ты поставишь компьютер, а завтрева он тебе счет и предъявит.

Отец направился к курятнику, сын последовал за ним. Молодой мужчина мечтал о мощном компьютере, собирался открыть свой канал на ютубе, да вот хоть о заброшенных деревнях Руси, и, наконец, зажить по человечески. Был Андрей человеком недалеким, но жутко упертым, ничего у него в жизни не ладилось, вечно он строил какие — то фантастические планы и вечно оказывался у разбитого корыта, теперь вот решил попытать счастья на ниве блогерства и явился к родителю за подъемными. И знал, что не даст ни копейки, но все равно явился и ныл:

— Деньги будем грести лопатой, - шел он по пятам за отцом, пытаясь пробить его каменный панцирь мощностью денежных сумм.- По семьсот тысяч в месяц можно зарабатывать.

— Ишь ты, - «восхищался» Анисим, - а чего ж не мильён?!

— Причем тут мильён? - Начинал психовать неудачливый отпрыск, - мильён много, а семьсот — реально. Бать, дай денег на раскрутку.

Старик обернулся, подковылял к сыну, упер кривой палец ему в грудь:

— Ты вот что, - дышал он утренними блинами, - ежели еще будешь мне про деньги толковать, я тебя налажу отседова.

— Ну, у тебя же есть!

Отец и сын дружно проводили глазами галку, низко пролетевшую над двором.

— Откуда? - Уже спокойно ухмыльнулся отец, - я жил, денег не копил, что при мне, то и мое. Вот, - порылся он в глубоком кармане, извлек две бумажки по сто рублей, показал на ладони, - смотри, вот они все мои капиталы. Коли хочешь, бери — выгребай у отца последнее.

Ветер прошел по саду, который своим четким боком прилегал ко двору, густо зашелестела начинающая золотеть листва, за огородом, на рекой дружно отозвались камыши, остро запахло пылью и близким дождем.

— Ты, папаня, это, не трись по за Настей, - сказал Андрей уходя, уже не глядя на отца.

— А то, что? - Крикнул ему вдогонку родитель и пошел разоряться:

— Глядите, угрожает он мне! Сам явился на мой хлеб, бабу свою привез, еще и коленца мне тут откалывает. Как схочу, так и будет, а ты забейся под плинтус и сиди, не отсвечивай. А то я не чую, что ты натворил чтой - то в городе этом своем, прибег отсидеться, хвост поджал. Не боисси, что пойду к участковому, да и поинтересуюсь за тебя?

«С ума они что ли посходили, что бабка, что этот молокосос, - зло размышлял дальше дед. - Да нешто я посмею к Настьке прикоснуться. Нешто я душу свою погублю»?

III.

На следующий день, непонятно с какого перепуга, решил Анисим Матвеевич устроить праздник своим домочадцам. Купил у местного фермера Дмитрича свежей вырезки, водка дома своя была, ну и организовал шашлыки. Растратился.

Пантелеевна куталась в шаль, поскольку с вечера прохладно было, подозрительно глядела на своего деда, хлопочущего у мангала, и никак не могла понять причину этого аттракциона небывалой щедрости.

— Мы бывалоча в колхозе как бычка зарежем, так наши бухгалтерские уж меня и просют, пожарь, Анисим Матвеевич, шашлыки, - хвастался старик, разгоняя дым куском картона.

Лучше меня, стал быть, никто не жарил. Это с детства у меня такие таланты ко всему.

Андрей жадно посматривал на мангал, но думал о холодильнике, где остывали две бутылки водки. У сына теплилась робкая надежда, что родитель не зря затеял праздник, вот выпьет, раздобреет, да возьмет и как отвалит деньжищ сразу и на компьютер, и на камеру, и еще Бог весть на что, что пригодится в славной работе на ютубе.

Настя, одетая в коротенькую, приталенную джинсовую курточку и синие леджинсы в обтяжку, охотно помогала свекру: нанизывала куски мяса на шампура, поливала шашлык водой.

Порой она присаживалась на самый краешек низкого пенька, тесно составив свои ноги и отведя их несколько в сторону, в такие моменты выглядела она по особому женственно и просто умопомрачительно.

Дед одобрительно покхекивал и чуть не блеял козлом.

Наконец шашлык доспел, его горячие, аппетитные куски были свалены в объемистую миску, была открыта первая водка и наполнены рюмочки:

— Что за праздник у нас, папань? - Озорно спросил Андрей.

— Последний день лета, как — никак, - просто ответил отец, поднимая рюмку и добавил, - проводим, хорошее было лето и август урожайный, да оно и неудивительно, весной как все цвело.

— Браво! - Крикнула Настя и первой полезла чокаться со свекром.

Пантелеевна хорошо знала повадки своего благоверного, не спускала с него глаз, понимая, что просто так он ничего не делает.

— Ты особо - то на водку не налегай, - шепотом предупредила она сына.

Тот и сам изо всех сил старался не пить, но как — то так получалось, что кидал в себя рюмку за рюмкой и сам удивлялся себе, поскольку действовал против своей воли. Залив глаза, он бесстыже хватал жену за попу при родителях. Девка манерно уворачивалась и крутила пальчиком у виска.

И вот звезды на небе стали ярче, костер совсем погас, с полей и луга потянуло прохладой.

Старуха твердо решила в ту ночь не спать, но, едва коснувшись своей седой головой подушки, провалилась в сон — сказалась усталость, днем она с подругами ходила на болото по чернику. А дед в это время рядом листал Библию и поглядывал украдкой на супругу.

IV.

Ночью Пантелеевне приснился страшный сон, вроде подошла она к зеркалу, а оттуда зверь как зыркнет, да еще и пасть раззявил.

Вздрогнула старуха, проснулась, сердце колотится и под голом комок.

Пощупала вокруг себя — пусто.

Приподнялась, глядь, а мужа нет. Горит с его стороны на тумбочке желтый светильник, там же - черный томик Библии, на ней — очки, а дед — тю — тю.

Накинула халат, ступила в коридор, огляделась: ритмично тикали ходики на стене, сердито бурчал холодильник, с улицы доносился отдаленный лай собаки.

Хозяйка нащупала выключатель над тумбочкой с обувью, зажгла свет, тихонько заглянула в комнату молодых. Луч из двери, которую она приотворила, невесомо упал на постель. На ней, зарывшись лицом в подушку, с неловко вывернутой рукой у поясницы, сочно храпел пьяный в хлам Андрюшка.

«Спина голая, - мелькнуло в голове у матери. - Была бы жена заботливая, так укрыла бы мужа одеяльцем. А, кстати, где ж она»?

Полуночница проехала глазом по кровати, навела резкость - снохи там не было.

Пенсионерка отошла от косяка, прислушалась — откуда — то с потолка доносился едва уловимый шорох. На чердаке была обустроена ладная комнатка, фактически мансарда, со стенами, оклеенными обоями, и большим окном в пологом скате крыши.

Туда вела крутая, сосновая лестница с резными перилами, страшно скрипучая, и грузной старухе пришлось приложить не мало сил, чтобы бесшумно взойти на чердак с колотящимся от волнения сердцем.

Но вот она поднялась, маленько отдышалась и припала к приоткрытой двери.

У постели на аккуратном домотканом половичке, подперев ладонями свою поясницу, стоял, как бы предлагая себя, голый Анисим. Подглядывающую супругу удивили длинные, как у кенгуру, шишкастые ступни мужа в его обязательных аккуратных, белых следках(берег ноги, чтоб не переохлаждаться). Эти ступни тут, в странном свете самодельного ночника, почему — то казались просто огромными. Седые, мохнатые брови, ушедшие под лоб глазницы, серебряный чуб, развалившийся на волоски над бровями, из под которого страшно мерцали глаза, отвисшая челюсть, вялые груди со впавшими сосками, дряблые мышцы, отвисший, складчатый живот, желтая кожа, седая, жесткая волосня, которой была обсыпана его грудь.

Но было в этом старике нечто, что сводило все эти его внешние недостатки на нет — его мощный, крепкий член, рабыней которого теперь была Настя.

А чего ему, кобелю, сделается? Всю жизнь сладко ел, крепко спал, тяжелее костяшек на счетах ничего не двигал, вот здоровьишка — то и поднакопил, чтоб теперь молодок радовать.

А сноха совсем голая, с корточек, упершись одним коленом в пол, другое круто отведя в сторону, аккуратно и как — то даже нежно, отсасывала свекров хер, который стоял как у молодого..

Босая, простоволосая самка, облитая сбоку близким светом, была явлена во всем своем животном естестве, и резкие тени добавляли ей чего — то хищного и недоброго: ребра, соски, ключицы, и тоже мерцающие иcподлобья глаза. Дева была красива до жути. Но это была какая — то злая, греховная красота. Длинные, цепкие пальцы ее ног напоминали когти большой, диковинной птицы. Багровый, жирный рубец снохи, глубоко разрубивший лобок, был похож на грубую, плохо зажившую рану со свисающими из нее малиновыми лепестками малых губ.

Крутая, горячая кровь, замешанная на стыде, ревности и досаде, ударила в голову старухе, кровь ломилась в виски, и рвалась на волю. Пенсионерка еще от подъема не отошла, а тут такой стресс.

«Ишь как вскочил на молодуху», - зло мелькнуло у нее в голове, вместе с позывом вломиться на антресоль, спугнуть любовников, устроить скандал, оттаскать за волосы эту проститутку, но лазутчица страшным усилием воли взяла себя в руки и снова прильнула к щели.

Она никогда не позволяла себе вольностей в супружеской постели, всегда старалась держать себя в руках, хотя порой, охочий до любовных утех Анисим, прожигал ее очень крепко. И, теперь, видя его с другой, жена невольно сравнивала себя в молодости и ее и, увы, признавала, что не могла дать супругу подобное. Настасья была и красивее, и горячее, и бесстыднее.

А он, как голодный кот дорвался наконец до сметаны и самозабвенно наслаждался сочным интимом с молодой, игривой девкой. Он всегда умел, что плотно поесть, что сытно упиться сексом.

Его уродливые, тяжелые не по тельцу яйца, похожие на дыни в авоське, низко качались на тонких нитках мошонки и слегка шевелились.

Дед просто перся от того, что заарканил такую молодку, он с интересом, по хозяйски, не спеша обсматривал ее, блаженно прикрывал веки, тянул как гусь морщинистую шею, одобрительно гладил любовницу по голове.

Этот паук словно отравлял ее собою, чтобы потом, в свою очередь, ужалить ее в самое естество и выпить из нее все соки до суха.

А молодка сменила ногу, уперев в половик второе колено, глянув деду в глаза, нежно приняла на ладонь его яйца, как бы шутя взвесила их, сказала:

— Ого! - И, снова преданно взглянув на отца, тихо засмеялась.

А он как — то дурашливо высунув язык, уже вовсю гулял руками по ее телу, тянулся к ее ягодицам, дразнил пальцем ее анус, тискал груди.

Он ее возбуждал этой вроде бы грубоватой прелюдией, и она возбуждалась, жадно впитывая его ласки, и понимая, что это не грубость, а особый, самцовый опыт. Она текла, ее смазка уже покрывала губы, соски развернулись, налились, окаменели и теперь дерзко торчали в стороны, как мизинцы. Порой она благодарно, как попало, наугад целовала любовника в запястье, в бедро, в живот, потом с особой страстью заглатывала член и в нетерпении перебирала ногами, комкая половик.

Этот чертов дед своими легкими, но точными касаниями уже раскалил ее до бела, ее вагина налилась и раскрылась так выпукло и подробно, как кочан капусты, она словно собиралась снести яйцо.

Она понимала, что совершает грех, но эта мысль была так упоительно сладка!

— Завтра же выгоню эту курву сисястую из дома, - заходилась в ярости старая баба. Она явно завидовала сопернице, мужу, этому чердаку, их постели, но не могла признаться себе в этом, - свили срам, падлы, на моем половичке, который я связала вот этими рученьками.

Сердце уже не то что стучало в груди у больной пенсионерки, оно скрипело как мельничные жернова. Не в силах больше глядеть на эту подлость, бабка спустилась в спальню. На этот раз лестница не звучала не потому, что женщина осторожничала, а потому, что она еле ползла.

В комнате Пантелеевна дрожащими руками высекла из пластикового лепестка таблетку, сунула в вялые губы, осторожно слегла на постель, прислушалась не столько к дому, сколько к себе.

Недавняя злость сменилась в ней какой — то слабостью, беспомощностью и жалостью к себе, к сыну а еще... это жутко сказать, она вдруг поняла, что открывшаяся ей сцена как — то нехорошо и непривычно взволновала ее вот именно не своей бесстыжестью, а какой - то своей. .. ну, красотой, что — ли. И баба вдруг ощутила, что сама увлажнилась снизу. Ей самой нестерпимо захотелось раздеться, разогреться, воспламениться, ощутить себя голой в их с Анисимом постели, потереться грудью и лобком об его простынь, обнять и стиснуть его подушку, вдохнуть его запах и тихо сгореть до пепла.

И еще осознала она с предельной ясностью, что, несмотря ни на что, любит своего непутевого Анисима, и вот эта его показная измена лишь подстегнула эту задремавшую было любовь.

Обманутая жена уронила голову на постель, глубоко и бесшумно разрыдалась, и слезы ручьями текли по ее морщинистым щекам, по плечам, сочились на одеяло. Она плакала о своей загубленной молодости, о зря прожитой жизни, о чем — то важном, что безвозвратно ушло он нее, так и не сумев сказать главное.

А потом старуха решительно поднялась на ноги и снова поплелась на чердак, откуда теперь доносились смачные шлепки и стоны.

Теперь она шла с твердой решимостью наказать преступников, но едва свет из дверной щели чердака упал ей на лицо, выхватив из тьмы ее злой, пытливый глаз в сетке кровавых прожилков, она уронила руки и разжала кулаки.

На постели, стоящей под скатом крыши, прямо напротив двери, свекор сверху жарил сноху с ритмом и азартом молодого.

Лежа под ним, она держалась руками за его упертые в постель по сторонам ее тела руки, как за качели, и азартно подмахивала ему. Пантелеевне даже казалось иной раз, что она зло скрипит зубами.

Она жадно принимала его по самый корень, смачно всасывая как помпа, и не мигая, яростно, смотрела снохачу в глаза.

Да, в этом было что то насильственное, словно она отдавалась ему не по своей воле, словно кинула себя с отчаянием, как кидают последнюю кость «На, подавись»! и теперь вошла в азарт сама, кинулась как в омут и отдавалась целиком, охотно, сполна, поскольку терять уже было нечего.

Да, он глубоко вспахал ее розовую борозду, та широко расступилась, бугрясь своими узловатыми краями.

Порой, утопив свою корягу в ней до дна, старик останавливался, тянул шею, трепетно прикрыв веки, высовывал язык и лез целоваться, и сноха, чуть приподнявшись на локтях, так же с закрытыми глазами, тянула свой язык, и они жарко сосались, обнажившись до дна, до самой своей сути телами и чувствами, и он — горячий и опасный — сидел глубоко в ней, и она плотно охватывала его своим пульсирующим влагалищем. И своими гениталиями они чувствовали друг друга острее и ярче, чем ртами и телами.

Крепкое тело члена, распарывало ее вагину, как острога рыбу и было чем — то похоже на сосиску в тесте.

Так, будучи тесно оплетенной своим похабным тестем, изнывая от неги, стыда и страсти, Настя внезапно стала понимать, что подходит оргазм. Не помня себя, она уперлась в грудь любовнику руками, словно желая столкнуть его с себя, жестче стиснула зубы, взглянула на дверь, различила свекровь, и, в последний раз отчаянно подмахнув свекру, схватив его за ягодицы, так натянула его на себя, словно стремилась всосать его в самое свое естество, и стала бурно кончать, извиваясь в судорогах, разбрасывая мокрые волосы по подушкам.

Старуха сама не поняла как скатилась с лестницы. Она ушла в тень под ступеньками, попробовала прислушаться.

Ее сердце все еще заходилось в груди, но постепенно оно успокаивалось, входя в естественный ритм. Пантелеевна утолила свое любопытство, и это, почему — то, благотворно влияло на ее организм. Вверху теперь была тишина, старуха знала, что деду надо отлежаться, а может еще и таблетки будут нужны. Как бы еще, дураку старому, «Скорая» не понадобилась. Э-э, раскрылась медовая ловушка, а он, несчастный, и рад скакать. Тьфу!

Баба попыталась вспомнить, где у них лежит валидол.

Ей больше не хотелось плакать, ей хотелось пить и было почему — то очень интересно, как дело пойдет дальше. Страхуясь рукой за перила, она осторожно поднялась на несколько ступенек. Выше было нельзя, греховодники включили верхний свет в комнате, и он теперь освещал площадку перед заметно приоткрывшейся дверью.

— Да говорю тебе, я видела ее, - уверяла свекра сноха.

— Не боись, старуха такая дура, что сразу бы устроила истерику. Спит она. Весь день была в лесу.

— Что дальше, Анисим Матвеевич?

— Что, что, жить будем, я теперь вас не отпущу.

— Ну, у нас ведь ни работы, ни денег. Что мы есть будем, во что одеваться? У меня на зиму ничего нет и у Андрюшки тоже.

— Как нибудь разберемся.

— А это правда, что вы нашли клад?

Старуха внизу выпятила губу и многозначительно подмигнула сама себе.

— Ишь ты, какая быстрая! Может спросишь еще, где он спрятан? Денежки, милая, они тишину любят, - рассуждал Анисим.

— И что, никогда мне не скажете?

— Я, Настена, стольких повидал всяких - разных, охочих до моего клада, был бы болтуном так уж давно бы на бобах остался.

— Да мне — то можно сказать, я не разболтаю.

— Может и скажу. Будешь покорной, да ласковой, и я к тебе - со всей душой. Будешь?

— Буду, да.

— Ну вот и умница.

— А если ОНИ узнают про нас - Андрей, мать?

— Мы же не будем с тобой открыто миловаться. Будем блюсти конспирацию, у нас у бухгалтеров это первое дело.

— Все равно опасно.

— Да ничего опасного, узнают, пусть знают. Я тут хозяин, поняла?

— Да.

— Но и ты лишнего не жужжи. Между мной и им предпочитай меня, но так чтоб не очевидно.

— Поняла.

Раздался звук поцелуя.

V.

К завтраку Анисим Матвеевич и Настя не вышли. Хмурый, растрепанный Андрей с больной головой вяло ковырял вилкой в тарелке, Пантелеевна хлопотала у плиты.

— А что, мамань, кроме яичницы ничего нельзя было приготовить?

— Жри, что дали, - огрызнулась мать. - Она была явно не в духе. - Яичница ему не нравится, а ты тех кур растил, ты за ними ходил?

— Что ты злая такая, тут голова раскалывается, так нет же, еще мать добавляет...

Хозяйка скомкала передник, устало опустилась на табурет напротив сына, подперла щеку рукой и долго и внимательно глядела на него.

Потом вздохнула, встала, открыла холодильник, достала бутылку, налила стопку, подвинула сыну.

— Пей.

Тот как — то очень бодро замахнул пойло, безумно блеснув очами и едва не коснувшись затылком позвоночника и живее задвигал челюстями.

— Вот не пойму я, чего вам в городе не сидится, чего явились - то под зиму к отцу с матерью?

— Так родительский же дом - «надежный причал», - хохотнул наследник, которого заметно отпустило похмелье.

— Все шутишь. Сколь уж лет дураку, а ни профессии, ни работы, ни детей. Не стыдно?

— А чего нам стыдиться, маманя, когда весь мир такой, что без денег и связей никуда не пробьешься. Пошел в компьютерную мастерскую, а там говорят: рекомендацию давай, а где я ее возьму?

Был бы папаня нормальным челом, отвалил бы стартовый капитал, мы бы и поднялись.

— Младший брат твой Александр как — то без стартового капитала крутится, его в журналах печатают.

— Ну, ты сравнила — оправил ломтик масляного помидора с вилки в рот Андрей, неловко отер подбородок и продолжил, - у Сашки талант, а меня вы не сподобились им снабдить.

— У Сашки не только талант, а и жена Марина у него золотая, вроде и простушка, а верная, да хозяйственная. А твоя Настя — то как, ты в ней уверен?

— Уверен, - охотно кивнул поплывший сын и вдруг насторожился:

— А я не пойму, мамань, чего это ты спрашиваешь?

Старуха приналегла на локти, воровато оглянулась и зашептала:

— Неча вам тут отираться, езжайте в город, найдите себе работу и живите как люди.

— Это все?

— Все.

— Ну, спасибо, маманя, на добром слове. Утешила.

На кухню зашла заспанная Настя, открыла кран с водой. Пантелеевна вырвала у нее чашку, воткнула обратно в шкаф.

— Поди наверх, собери с постели белье на антресолях, да закинь в стиральную машинку, - надменно велела свекровь..

— А чего - я? - Растерялась сноха.

— А кто, я?! - Передразнила ее бабка.

На кухню блаженно потягиваясь взошел Анисим Пантелевич, он прямо таки сиял от удовольствия и сразу успел перемигнуться со Настей.

— Здорово ночевали, домочадцы?!

— Вылежался, образина? - Сплюнула старуха. И демонстративно покинула общую территорию.

После завтрака отец поманил сына на улицу:

— Чего ты там говорил про компьютеры — то?

— Комп мне нужен хороший для работы.

— Только он?

— Еще камера, штатив, свет, оборудование под интернет, ну, чтоб студию под ютуб оформить.

— Добро, составь смету: что сколько стоит, итого, подай мне, я рассмотрю.

— Спасибо, папань! - Благодарно прижал руки к груди сын, - мы быстро раскрутимся, обещаю.

— Ладно, - досадливо отмахнулся Матвеевич. - Не болтай много, а побольше делай.

Старик не только отслюнил денег на покупки, но еще и машину свою дал для поездки в город, с условием, правда, что рулить будет сноха, поскольку сын выпил.

В тот же день молодые привезли домой купленные шалагушки, и счастливый Андрюшка с азартом начал компоновать свою студию.

Отец смотрел на это с лукавым прищуром, он прекрасно знал, что все это блажь, ничего у сына не получится, месяцок проваландается и забросит свой бизнес, как это всегда бывало, но ничего не говорил — сладкие мысли о Насте, снохе, с которой он начал жить половой жизнью, с лихвой перекрывали его сожаления о пущенных по ветру деньгах.

А с бабкой случилась беда. Нет, виду она не подавала, но внутри у нее бушевал вулкан, супруг это чувствовал и заходился в догадках: неужели она все знает?

Ночью в постели он попытался прощупать почву, но кудлатая Пантелеевна так зло зыркнула очами и демонстративно отвернулась от него на бок, что он понял — знает!

Это была проблема, ее надо было решать, то есть, гасить вулкан, пока не разразилось землетрясение.

И тогда утром старик обнародовал совсем уж небывалое сообщение — сказал, что отправляет детей отдохнуть, на курорт.

— Токо сильно не разгоняйтесь, деньков пять, не больше, - предупредил он будущих курортников.

Старик надеялся в отсутствие молодых усмирить проклятую старуху.

— Ох, на пять, - надулась Настя. - Кто ж на пять ездит? Только туда и обратно, так, что — ли?

— А на сколько ж вы губу раскатываете?

Сноха посмотрела на мужа.

— Дней хотя бы на пятнадцать, - расправил плечи Андрей.

— Ого, на «пятнадцать»! А шкура на загривке не задубеет?

Ну, ладно, - смягчился Анисим, - берите на семь.

В сенцах «паучок» защемил «стрекозу», жадно облапил, прижал к стенке:

— Опои Андрюшку, а я бабку нейтрализую. Вечерком баньку протоплю, и мы с тобой попаримся, - горячо дышал свекор тушеной капустой и крошками, опасливо вращая глазами.

Настя пыталась отцепить его руки, тоже шептала:

— Как я его опою? Он, по — моему, и так уже догадывается.

— Предложи обмыть покупочки, то, се. А выпивку в холодильнике найдешь.

— Ничего не получится, Анисим Матвеевич, Глафира Пантелеевна точно уже все знает.

— Знает, не знает, не твово ума дела. Придешь в баню?

— Не знаю.

— Про клад поворкуем, - подмигнул свекор.

— Ой, да больно оно мне надо. Будто я только о кладах и думаю, - жеманилась дева.

— Приходи, говорю, дура, не пожалеешь.

— Ну, ладно. Я попробую.

Вечером старуха с гудящей головой выползла к бане. Муж набухал ей лошадиную дозу снотворного, но оно пришлись на таблетки от давления, и те неожиданно нейтрализовали сонное снадобье.

Пантелеевна потянула за железное кольцо на грубой, дубовой двери, она оказалась запертой изнутри.

Тогда женщина припала к маленькому, низкому оконцу и прикрывшись руками, вгляделась в баню.

Стекло изрядно запотело, к тому ж сверху изнутри по нему сползали капли, искажая своими ломанными следами изображение, тем не менее изнывающая от любопытства хозяйка смогла рассмотреть два тела — розовое и смуглое в тумане помывочного зала.

Плотнее сдвинув руки, Пантелеевна точнее навела фокус и разглядела, что муж жарит сноху раком на том самом топчане, где любил отдыхать после парилки. Все таки крупный был хер у Анисима, даже сквозь туман было видно, как он входит в поднятую как у суки, сочную вагину под самыми девичьими ягодицами.

— Тьфу ты нечистая сила, - в досаде сплюнула несчастная жена и поковыляла к дому, ступив по рассеянности в заросли репейника.

— И откуда только силы берутся у кобеля поганого, - обирала она с себя цепкие кажушки. - Как работать, так тут его ревматизм давит, а как на сноху лезть, так тут он первый.

— Маманя, дай рассолу, - блажил из спальни хмельной Андрюшка.

— Рассолу тебе, чистоплюй ты окаянный?! Палки бы тебе вдоль спины, а не рассолу, - зло выдохнула старуха.

А через три дня Андрей и Анастасия улетели в Турцию.

— Вот скажи, на что ты надеешься? - Спрашивала бабка деда все в той же супружеской постели.

— В смысле?! - Оживился супруг.

— Сын же догадается обо всем.

Анисим Матвеевич вернулся на подушку, подтянул под подбородок пестрое одеяло:

— А, ты об этом, - равнодушно сказал он.

— Не боисси, что Андрей тебе башку отвернет?

— А чего мне бояться, - поднялся на локте супруг. - Ты, бабка, жисть прижила, а ума не нажила.

— Как это?

— А так. Плохо ты об наших детях думаешь. Мелко.

— Это ты про что?

— А про то, что Андрюха умнее, чем кажется, и уже все знает. Он наблюдательный, тут он — в меня, - противно хихикнул Анисим.

— И что теперь?

— А ничего. Денежки, они, мать, любому рот закроют. Так что захлопни поддувало и спи.

А что до нас с Настеной, то не твово ума дело.

VI.

Теперь время тянулось медленно. Старик буквально считал минуты, с нетерпением ожидая молодых с курорта. В то утро, когда они наконец вернулись, его томление достигло апогея, и он лично помчался на вокзал, встречать их.

Дети были довольны до соплей, явились загорелые, жизнерадостные, с фотографиями и подарками.

Матери привезли теплые овечьи башмачки, а отцу — можжевеловую чесалку для спины в виде длинной палки с птичьей лапкой на конце.Тот недоуменно покрутил ту чесалку, запрятал ее глубоко в свой сундук с большим навесным замком и кинулся обхаживать Настю, павлином распустил хвост и ходил по пятам.

А ввечеру, не дождавшись пока домочадцы улягутся, потеряв всяческий стыд, любовники уединились в мансарде.

Надо сказать, Настя сама соскучилась по свекру и его глубоким ласкам и теперь бежала на чердак быстрее отца.

Андрей делал вид, что разбирается с компьютером, старуха вязала. Сверху порой доносились такие откровенные звуки, что не замечать их было практически невозможно, но муж - рогоносец лишь малодушно прятал голову за монитором, а его мать зло разматывала клубок, и оба изо всех сил пытались не смотреть друг на друга.

А потом свекор и сноха стали жить половой жизнью чуть ли не в открытую, не помогло и то, что Пантелеевна ходила к батюшке за советом и к знахарке за отворотным зельем — все напрасно.

Обстановка в семье накалялась, и когда она стала уже практически невыносимой, грозящей разразиться каким - то взрывом, случилось событие, круто поменявшее сложившийся порочный, жизненный уклад в доме — к родителям приехал погостить и младший сын Александр, поэт и журналист, с женой Мариной.

22-летняя Марина была прямой противоположностью классической, задумчивой красавице Анастасии.

Вечная, легкая девочка — подросток, белобрысая русачка, с бездонными голубыми глазами, яркими, пухлыми губами и толком не развившейся, тонкой, как тростинка, стройной фигурой, которая, впрочем, обещала быть очень соблазнительной. Такие юношеские фигурки очень ценятся у опытных мужчин, которые понимают, что из них получится, если хорошенько поласкать девочку.

Разом воспрял и уже начавший маленько скучать свекор. Тут он неожиданно даже начал вести себя глупо, что было ему вроде бы и неприсуще — теперь он тщательно брился, безбожно молодился и даже начал делать зарядку. Пантелеевна наблюдала, Настя ревновала, а Марина с удовольствием играла со свекром в любые предложенные им игры и, как кажется, не принимала его всерьез. Карты, так карты, шашки, так шашки.

Теперь Анисим Матвеевич заваливал подарками «младшенькую», та с радостью их принимала, словно бы не понимая их значения.

Ее муж и сын наших стариков Александр тоже ничего такого не видел, похоже, он и в мыслях не мог допустить, что отец способен на. .. в общем, вы понимаете.

Расположение Анисима Матвеевича он считал обычной, родительской заботой, а меж тем этот коварный родитель плел и плел свою липкую паутину вокруг его жены, постепенно сужая круги.

И вот как — то он улучил момент, когда младшая сноха осталась в доме одна, что бывало крайне редко, и притворился, что его прихватило сердце.

Он лежал на диване, в расстегнутой на груди льняной косоворотке с васильковой вышивкой, Марина стряхивала с пузырька в стакан тяжелые, ароматные капли валерьянки.

— Что — то совсем плохо у меня с сердечком, - кряхтел старый. - Пощупай, Мариночка, сам не пойму, бьется ли.

Сноха приложила руку к чужой груди и подкатила глаза, словно считая удары.

— Стучит и прямо как часы, - хохотнула она.

— Вот ты смеешься, девонька, а мне не до смеха, когда такая красоточка в доме моем обитает.

— Как это? - Еще ярче улыбнулась проказница.

— А так, што из — за тебя болею, а может и инфаркт разобьет.

— Да я - то причем?

— А притом, что даже не даешь мне себя поцеловать по родственному, а я не железный. Дай я поцелую тебя в губки.

— А вы, папа, шалун!

— Ага, я шалун, но ласковый и добрый.

Оба засмеялись.

— Ну, дай мне свои губки, птичка моя, - горячо тискал руку снохи снохач.

— Нет, не могу.

— Ну, поглянь что ты со мной сделала, - свекор, вильнув тазом, приспустил штаны, выпустив а волю свой оголодавший, уже вовсю стоящий член. Гордо кинул взгляд на него, на Марину, как бы подчеркивая, как он неотразим:

— Видишь, какой у меня гипнотизер? Нравится?! У твоего мужа Сашки не то, не в меня пошел, так что пользуйся моментом.

— А почему «гипнотизер»? - Заинтересовалась «медсестра».

— А потому — ни одна еще от него не ушла, - хвастался дед.

Манина вскочила, прошлась по комнате, выглянула в окна, заглянула за дверь, села к старику на диван, снова положила ему руку на грудь:

— Вы, Анисим Матвеевич, я гляжу, мужчина без комплексов.

— Да, я такой. Ну, дай свою ручку, я познакомлю ее со своим охальником.

— Нет.

— Не дашь?

— А что мне за это будет?

— А что ты за это хочешь? Ну, не томи, видишь, я сам не свой.

Молодка сделала вид, что задумалась:

— Ну, ну, ну, например, вы скажете мне, где зарыли свой клад.

— А ежели скажу, ты мне дашь прямо тут?

— Ага.

— Прямо счас?

— Да.

Старик взбодрился, приблизил свое лицо:

— Ну, ладно, слушай, только никому. В роднике он.

— Как это?

— А я золотишко в пластиковую бутыль загрузил, да и опустил на самое дно родника. Там его никто искать и не догадается. И миноискатель никакой не возьмет. Я ведь умный, хоть и академиев не кончал.

— Я вам не верю, этого не может быть.

— Может, не может, а я тебе правду сказал. Ну, иди ко мне, моя ласточка.

— Я вам не верю, Анисим Матвеевич, вы, я гляжу, выдумщик, не стыдно вам обманывать глупую девчонку?

— Да правда, я тебе говорю, Богом клянусь.

— Все, я на вас обиделась, я думала вы честный человек, а вы подлый врун, - и, надув губки, сноха вышла из комнаты.

— Ты, кобель, я гляжу, и к младшенькой уже клинья подбиваешь, - снова корила супруга в постели Анисима.

На этот раз он был не разговорчив. Он зло повернулся спиной к своей бабке, натянул одеяло на плечо, и, глубоко и с присвистом вздохнув, вскоре захрапел.

— Дед, просыпайся, - толкала его Пантелеевна ни свет, ни заря.

— А, что случилось? - Испуганно очнулся тот.

— Вставай. Саша с Мариной уезжают.

— Как, куда такую рань, зачем?!

— А за тем, что намеки твои похабные им надоели, образина ты не умытая, сына из дома выжил.

Бабка с дедом стояли у широко раскрытых, железных ворот, со двора выкатывалась машина их младшего сына Александра. Когда она выехала, наследник запер ворота и снова сел за руль, Анисим стукнул крючком своего пальца в дверь со стороны пассажира.

— Как же так, доченька? Мы же в карты не доиграли, оставайтесь, сходим по грибы, я тебя в домино играть научу, с «гипнотизером» своим ближе познакомлю, а?

Марина приопустила стекло, и, показав свекру средний палец, задорно крикнула чуть ли не на всю деревню:

— Да пошел ты, старый козел! - И выплюнула жвачку.

Долговязый Сашка, ссутулившись над рулем, ехидно улыбался.

— Ну, получил свое, образина?! - Ликовала бабка, когда машина как утка, лениво перебравшись через ухабы, мигнув фонарями, скрылась за углом, - так тебе и надо, кобелине шелудивому. И деньги твои поганые не понадобились.

Дед, сгорбившись, смотрел во след автомобилю, он как - то разом постарел, погас, он жалел, что много средств истратил на эту подлую Марину, думал, что больше и ноги ее не будет в его доме. И вдруг его всего окатила кипятком страшная догадка!

Схватив багор, он кинулся к роднику.

Клада там не было.

на Бусти - мои новые, полные истории https://boosty.to/oxisslaif